Из цикла "Ленинград, ЛЭТИ, шестидесятые"

   А. Головцов

Картошка по-студенчески

 

"Капитан на этой шхуне Джон Кровавое Яйцо

Словно ж…  бегемота капитаново  лицо".

Из народной студенческой песни

60-х гг.  ХХ века.

Это самый приличный куплет из услышанной мною  в сентябре 1965 года песни, которую с притопами и прихлопами  исполняли нестройным дуэтом друзья- однокурсники, Алик Ратновский и Илья Ханцис. Вторым слушателем был водитель грузовика Гена, который, стоя  на раскрытом кузове, сбрасывал картошку в  яму хранилища и восторженно внимал.

Далее певцы предложили  - "Ужасный шухер в доме Шнеерзона", "Жену свою Клавку я очень любил / Костыль на нее не поднялся…", "Как-то по проспекту с Манькой я гулял" и другое, не менее сочное.

В том году студентов- второкурсников вузов   Ленинграда по директиве Смольного  отправили в поля области  на битву за урожай картошки.

"Опустела вся Сорбонна

И студентов не видать:

Нас послали под Парижем

Артишоки собирать".

Нас, представителей славного электротехнического института (ЛЭТИ),  выгрузили в деревне Молосковцы. Расселили в двух больших комнатах совхозного клуба, которые мы пометили буквами "М" и "Ж". Другое сооружение с такими же метками находилось во дворе, за углом очага культуры.

Наутро студентов вывели в открытое поле, выстроили  перед картофелеуборочным комбайном. Дзержинский зачитал директиву центра. Было велено рассматривать предстоящий месяц труда в совхозе, как вид учебной, подконтрольной деканату деятельности; уход с поля в рабочее время - попытка к бегству, невыход на работу - побег.

                      Дзержинский Иван Иванович - аспирант факультета автома-

                      тики и вычислительной техники. Прозвище - Железный Ваня.

                       Сын композитора Дзержинского (кстати, также Ивана Ива-

                      новича), автора большого гражданского звучания опер "Тихий

                      Дон", "Поднятая целина".

                       Со смыслом  был направлен деканатом для надзора и обеспе-

                     чения трудового энтузиазма.

Директор совхоза объявил прибывшим  предстоящую уборку корнеплодов делом их чести, совести и геройства. В горячке пообещал работу оплатить.

По завершению митинга, Валера Чихман, крутогрудый красавец, отличник учебы и очень системная личность, взяв оратора под локоток, предложил поработать по схеме бригадного подряда. Руководитель хозяйства задергался и исчез.

Страна уже год жила  без идей и  разработок главного                 специалиста по сельскому хозяйству - Никиты Сергеевича Хрущева.  Новые партийные генералы в этом деле до  уволенного ими   предшественника явно не дотягивали. Миша Горбачев только   начинал тренировать свой язык (как орган) для грядущего   переустройства державы на заштатной комсомольской   работе.              Намерения друга Валерика использовать хозрасчет в                сельском  хозяйстве  опережали время.

 

Пошел вялотекущий процесс полевых работ. По утрам студенты двигались на плантацию, местные разбредались по  своим делам,  уезжали на рынок в Питер.

 

Железный Ваня на поверку оказался застенчивым, податливым интеллигентом, не соответствующим приложенному к нему эпитету несгибаемого однофамильца. Административные порывы быстро увяли, стал наш невольный  цербер  ненавязчивым и незаметным.

Вскоре его сменил кафедральный Геракл, также аспирант Роберт Фрейдзон. Бодрый юноша поначалу попытался навести возможный порядок, в видах возрождения дисциплины поколотил дерзкого на язык студента Попова. Однако по примеру предшественника быстро остыл. Большую часть образовавшегося свободного времени стал расходовать на наблюдения за ходом тазобедренного сустава Иры Плаксиной - нашей симпатичной товарки, члена сборной института по художественной гимнастике.

Трудовой процесс получил  движение  в основном за счет не потерявших чувства дисциплины бывших служивых. Никогда не унывающий  Коля Федоров, с неизменной улыбкой во взоре, забрасывал пулеметными очередями картошку в контейнеры. Как партийный член, дополнительное рвение изъявлял Макаревич.

С горем пополам несли свой тяжкий крест рафинированные ленинградцы. Шатало в безветренную погоду от поднятого пустого ящика Гришу Чернякова. Нина Климахина, покачивая кормой, как сухогруз средних размеров, постоянно перемещалась по полю, предусмотрительно оставляя за бортом  кучи вывороченных из земли  клубней.

Жизнь студенческой корпорации  самонастроилась, двинулась   своей колеей, вспыхивая  по завершению работы ярким карнавальным блеском. Вечер в таборе начинался общей трапезой, где количество выпитого соперничало с качеством съеденного.

"На миг умолкли разговоры;

Уста жуют. Со всех сторон

Гремят тарелки и приборы

Да рюмок раздается звон."

По мере подогрева оперативно решались мировые и институтские проблемы, предлагались и рассматривались самые смелые реформы, упрощалось мировосприятие, выявлялись лидеры и трибуны, компоновались кластеры и группы друзей- однодумцев.

Застолье завершалось сакраментальным хоровым  пением "псалмов" Булата Окуджавы, классика и несокрушимого кумира. Далее шли песни Городницкого, Кукина, Клячкина - наши гитаристы, Владик Вальковский и Игорь Царев,  виртуозно комбинируя известные им пять-шесть аккордов, обеспечивали достойное музыкальное сопровождение.

               Пели о туманах и о запахе тайги, о крае забытого детского сна, о поднимающей паруса бригантине, о держащих небо Атлантах. Запомнилась очень нежная, ласковая, может быть, чуть бесхитростная песня. Автора не помню, никогда больше не слышал ее.

Я расскажу тебе много хорошего В тихую лунную ночь у костра В зеркале озера звездное крошево Я подарю тебе вместо венца   Бархатом трав лесных плечи укутаю И унесу тебя в млечную даль, Чтобы не знала ты встречи со скукою, Звонкою  песнею гнала печаль   Нежною ласкою холод развею я И растоплю твои льдинки у глаз, И расскажу тебе,  если сумею я, Как я люблю тебя - тысячу раз ! "

 

Закончив песнопения, братья и сестры сформировавшейся общины  приступали к танцам. Как величайшую драгоценность, Володя Пожитков извлекал заветную пленку с записями "битлз" и начинал урок хореографии. Молодежь страны меняла танцевальную ориентацию - консервативный "твист" вытеснялся прогрессивным "шейком".

На сцене надрывался магнитофон. В зале, стуча ногами-ходулями по полу, как мустанг в прерии, заламывая руки, нервически дергаясь, изнемогал в экстазе ритма Владимир. За ним послушно изнемогали обучаемые. Меня в новом танце наставляла рослая Тома Мокина. В ответ, как недавно завершивший курсы танцев во Дворце культуры имени Ленсовета, проводил партнершу в туре вальса.

Для любителей тихой охоты  организовал курсы  преферанса  с обязательным переводом выигрыша в фонд  застолья следующего учебного дня.

Сам я курс молодого игрока прошел еще в девятом классе у известного в городе Умани специалиста, отставного военного летчика по прозвищу "Семь Пик", который годами шлифовал искусство игры в патрульных полетах на стратегическом бомбардировщике от Балтики до Курил.

С красным дипломом  завершил обучение самый способный ученик, Ильюша Ханцис. Не одну пульку расписали мы с ним в последующие годы учебы в снимаемой им квартире за Пушкинским театром.

К середине срока комитетом комсомола был сброшен десант однокурсников, побывавших летом на целине и потому освобожденных от сентябрьского картофельного оброка. Во главе команды был украшенный многими добродетелями Дима Денисов, гитарист, романтик и женолюб, пронесший в последующей жизни страсть  к изящному от невских до рейнских берегов.

"Он с лирой странствовал на свете,

Под небом Шиллера и Гете…"

Прибывшие на подмогу до картошки не добрались, ограничились укреплением духа заматеревших в работах однокашников. Многострастный Дмитрий докуривал придававшую дополнительную мужественность папиросу "Беломор", бил по струнам. Группа подтанцовки - Игорь Яценко, Лена Шарова, Таня Цветкова -приступали рьяно голосить:

"А мы еще не старики,

А мы студенты из ЛЭТИ".

Лиза Боловина, чье веское общественное положение (староста группы!) не позволяло бездумно раскрепощаться, сдержанно подкудахкивала. Сардонически усмехался все ведавший Саша Экало.

Через пару недель забарахлила погода - задули западные ветры, зарядила противная изморось, поле превратилось в болото.

К этому времени, стараниями целенаправленного Чихмана, выделившаяся небольшая бригада уже работала в сухом ангаре. Мы с бригадиром  грузили отсортированную картошку через ленточный транспортер на грузовик, Алик и Илья сопровождали ее до овощехранилища, где выгружали на сохранение.

Друзья-земляки тонко и политично повели дело в своем маленьком кибуце. Заговорили водителя анекдотами, байками, обволокли туманом выдержек из Бабеля, Зощенко. Исполняли блатные песни, пикантные частушки ("Ивановна в реке купалася…"), учили одесскому жаргону, нюансам ненормативной лексики.

Гена оказался очень прилежным учеником, с удовольствием, как росток к свету, тянулся к знаниям. В благодарность за учебно-развлекательный процесс взял на себя разгрузочные работы.

   Как-то, в конце рабочего дня, перехватил на выезде машину с боевым экипажем. Поинтересовался, куда едут. "В Лапецы,- ответил на новом языке водила, - едем утолять половую жажду".  (Лапецы - соседняя деревня, где парни из нашего села  регулярно выясняли отношения с местными на танцах.)

От имени руководства бригады попросил не оставлять остаток работы на следующий день, сделать еще одну ходку. "Вам из подвала виднее ",- согласился Гена, разворачиваясь на погрузку.

 

 

Опыты срамословия дружная пара продолжила на отличнике учебы, общем любимце, худеньком и тщедушном Рашиде Хашимовиче Инееве. Славился он, больше походивший на школьника-подростка,  высоким чувством собственного достоинства; предствавлялся, по-особому картавя, только по имени-отчеству: "Рафыд Хафымович Инеев".

Опекуны укатали гордого сокола, вечернею порою ставили его - предварительно алкоголизированного - на клубный стул, откуда он, поблескивая стеклами громадных очков, декламировал развеселые и негодные слова:

"Огромный праздник в доме дяди Зуя

Наш Зуй сидит один и водку пьет.

Маруську, писалку кривую,

Сегодня замуж выдает".

Живем (так полагали пращуры!) - как на роду написано. У каждого - своя нить, своя дева судьбы - звезда, - эту нить прядущая, за ней следящая. Рашидик родился не под счастливой звездой.           Недолго вилась нить жизни нашего товарища, рано закатилась его звезда, дав на прощание  поработать несколько лет на кафедре вычислительной техники, куда он был заслуженно распределен по окончанию института.

Закончился месяц, начали подводить итоги, готовиться к отъезду. Выяснилось, что работавшие в полях студенты, из-за чрезмерной прожорливости, оказалась в долгу перед совхозом. Принимавшая сторона  дипломатично    пояснила, что заработанных денег не хватило на оплату питания в столовой. Долг, правда, простили.

Наша автономная бригада, оттрудившаяся на сдельно-премиальном подряде, оказалась при неплохом доходе. Принцип хозяйственного расчета, о необходимости внедрения которого постоянно говорил Валерий Николаевич Чихман,  восторжествовал.

 

Это было давно, в прошлом столетии, в другой эпохе, на другой планете. Растворилась  в пространстве и времени молодость,  жизнь подвигается к осени. В чувствах больше минора, меньше мажора.

Память все чаще и чаще извлекает из своих глубин самые яркие, согревающие душу и сердце воспоминания. И среди них - тот месяц на картофельном поле, сблизивший, объединивший нас, молодых и горячих, в полноценное, комплиментарное  студенческое братство.

Кинематографической чередой перед глазами проходят лица однокурсников, на всю жизнь сохранившиеся в памяти неизменно двадцатилетними - свежими и яркими, веселыми и грустными, порывистыми и сдержанными, но все - очень дорогими.

"Вечером синим, вечером лунным

Был я когда-то красивым и юным,

Неудержимо, неповторимо

Все пролетело …далече…мимо…"

 

В тексте использованы выдержки из студенческих

песен тех лет, А. Пушкина, С. Есенина.

 

 

Киев -  Новоселки, 23 октября 2003 года