Из цикла "Миражи детства"

А.Л.Головцов

                                                      Моя Муза.

Как свидетельствует семейная  хроника, в возрасте десяти лет мой младший брат принес на суд маме свое первое стихотворение. Расстилавшийся за окнами квартиры печальный осенний пейзаж красавца парка "Софиевка" оказался созвучным душевному надлому и депрессии автора.

Родилась эллегия, нежная и сумеречная: 

"…Вот и осень пришла, улетают птицы.

                       Семиструйный фонтан уже не струится…"

Растроганная мама пригласила меня разделить добрую оценку творению юного поэта. Но не тут-то было! Всю мощь поднакопившегося и нерастраченного сарказма обрушил  на чуждые народу сентиментализм и упадничество.

С несокрушимых позиций социалистического реализма громил нарушителя обязательных норм стихосложения -  как ниспровергатель Зоил  Гомера, как "неистовый Виссарион"  славянофилов, как партия в послевоенные годы ленинградскую писательскую организацию.

Апломба и уверенности в посылке критических стрел  добавило то обстоятельство, что чуть раньше я уже имел тайное свидание с Музой - долгое,  обоих утомившее. Больше месяца пыхтел,  сопрягая рифмой  весенние мотивы с  общественно-значимым событием.

В итоге вымучил - "Весна, пришла весна/Как много светлых дней/Сегодня Родина должна/  В Советы выбрать сыновей". (О дочерях почему- то забыл.)

 На этом действо сочинительства  завершилось. Муза, обескураженная парадными речевыми оборотами своего визави, ушла. Я же, почувствовав тягу к рифмованию без особой надежды на  ее воплощение, подался в критики.

Мама, как убежденная поклонница Фета и Надсона, осуждение и критические инвективы отвергла, любимого младшенького защитила и оберегла.

"Это было давно…Я не помню, когда это было…

Пронеслись, как виденья, - и канули в вечность года…

………………………………………………………………

Это было давно… Я не помню, когда это было…

Может быть, никогда…

Но это было. Было и осталось в извлекаемых из океанических глубин памяти смутных образах, воспоминаниях.

…Начало шестидесятых годов ушедшего века. Уютный, обаятельный город моего детства - Умань. Выдающаяся (из полутора десятка других) своими достоинствами, качеством обучения, спортивными успехами средняя школа №4.

Особая, волнующе-холодящая атмосфера школьных занятий - едва слышные из-за закрытых классных дверей монотонно-уверенные (как стук метронома) голоса учителей, не всегда уверенные, порой растерянные или безнадежно унылые голоса учеников.

Беспорядочное, броуновское движение ученических масс во время перемен, с галдежом, беготней,  криками и визгами. Учителя, приводившие беспокойную орду в порядок. Наставлявшие, обучавшие и достойно отправлявшие в самостоятельное житейское плавание как учеников прилежных, так  и бывших башибузуков.

Выделявшийся  в их среде высокий, стройный, энергетически насыщенный учитель истории, завуч Василий Васильевич Романченко (за глаза - "Вась Вась"). 

Человек из малочисленной когорты особо отмеченных судьбой людей - прошедших от начала до конца чудовищную войну-мясорубку, увидевших жизнь в непостижимых для простых смертных проекциях - день и ночь на грани жизни и  смерти, сохранивших, вопреки всему пережитому, высокие человеческие устремления.

Был наш молодой  завуч темперамента холерического, нрава гневливого - в нередкие минуты их проявления раздувал  дышавшие огнем ноздри, сдвигал мощные кустистые брови, испепелял нерадивых мефистофельским взглядом.

 

Был  нелицеприятен, не терпел разгильдяйства,  держал под жестким контролем ситуацию в школьной среде. Кого подправлял, кому указывал, кого выгревал на педагогическом аутодафе, а кого и отчислял, невзирая  на лица родителей.

Оппозицию не переносил - давил, как Шариков котов.

…Сквозь призму доброго юмора и самоиронии преломляю, с теплом и уважительностью выстраиваю давние события, дела и поступки, сцены и мизансцены школьной жизни…

Действие порождало противодействие. В  ответ на беспощадный прессинг сформировался комитет сопротивления, проводивший регулярные конспиративные сходки в расположеном в глубине школьного двора туалете ("…типа сортир"). Однажды он спланировал и провел дерзкую акцию возмездия.

В конце перемены один из инсургентов перебрался через перегородку в учительское отделение туалета, закрыл дверь на защелку. Тем же путем вернулся к соратникам - создался иллюзорный эффект присутствия.       Как и было рассчитано, в начале следующего урока к сортиру критически торопливой походкой подошел свободный от занятий Вась Вась.        Подергал ручку. Понимающе отошел в сторону, предоставляя невидимому коллеге возможность  без спешки сбросить  давление. Пару минут спустя пододвинулся учитель  географии, Михаил Гаврилович. Завязался напряженный, но вынужденный обмен репликами. Секунды стучали  минутами, минуты били часами. Педагогические условности не пускали в казенное отделение, куда регулярно забегали отпросившиеся по нужде ученики.     Только ломик школьного столяра спас воспитателей от неминуемой катастрофы, которую с нетерпением ожидали зрители выходящих окнами во двор классов.

При ошеломляющем количестве достоинств было в положении завуча, как   в теле воина, уязвимое место романтического свойства - "пятно Зигфрида", куда могло вонзиться (и, увы, со временем  вонзилось!) завистливое жало.

Облик учителя светлел, взгляд теплел, голос истекал воркующим тембром в минуты зарегистрированных юными и любопытными наблюдателями его общений со своей "адорабль" - несравненной Прасковьей Михайловной.

Была она в обильной привлекательностью женской половине педагогического коллектива  сочным изумрудом  - статная и одновременно изящная фигура, классически правильные черты лица, живость ума, эрудиция, чувство юмора.

"Чекан изящества, зерцало вкуса, пример примерным…"

Музыка русского языка в исполнении ее чуть грудного голоса до сих пор слышится мной. Именно она усилила привитые мамой   увлечения литературой, поэзией,  коллекционированием книг.

Время шло, знания копились, у юношей моего призыва наметились признаки дополнительной телесной растительности, прыщавости и ломки голоса - вторая встреча с Музой становилась неизбежной. Произошла она во второй четверти девятого класса, на банальном уроке военного дела. Была краткой, но громокипящей.

На этот раз действовал, как почти профессионал, - выстроил композиционный стержень, продумал фабулу. Дело облегчала хрестоматия, открытая на странице с текстом недавно пройденной поэмы М.Ю.Лермонтова  "Песнь о купце Калашникове".

 

 

 

 

 

Не просто рифмовал, а размашистыми мазками вырисовывал колоритную былинную панораму. Начиналось сочинение напевным зачином: "А начнем мы песнь на старинный лад…", далее по ходу текста следовали  регулярные обращения к герою: "Ой ты, гой еси, добрый молодец…"

Красной линией проходил обязательный  конфликт "светлых сил" (Иванушка) и "темных сил" (Хрыч Иванович). Персонажи списывались с одноклассников. Прообразом главного героя стал  тезка - Ванька Авдеев, его оппонента - Толик Финоженко, носивший в жизни упомянутую в тексте кличку.

По ходу действия Иванушка, борясь с враждебными силами за сохранение семьи, совершает ряд подвигов, в том числе один  сексуальный. В лирическую, чуть фривольную атмосферу творения впрыснул приличествующий вакхическому жанру фаллический пассаж:                                                 

                                                                                      " Шел по рощице Иванушка,

По березкам постукивая …уинушкой,

Здоровенный, одним словом, был детинушка".

Из соображений конспирации почерк изменил - писал "под завуча", косил налево. Сосед по парте, Вовка Павлов, внес свою лепту -дописал  неизмененным ( о, фатальная ошибка!) почерком  пару   соленых  заключительных аккордов.

Пущенную для апробации по партам поэму перехватил военрук. В ответ на коллективную просьбу  пообещал компромат уничтожить, но с мышиной торопливостью доставил его  в учительскую.

Вась Вась, как руководитель оперативно созданной чрезвычайной комиссии (ЧК),  болидом ворвался в класс, начал буравить глазами потенциальных преступников. Пронзил рентгеновским взглядом и меня. Содрогнулся, но удар выдержал.                                                                                                                                                       

 

                                              До этого по делам с завучем проходил по  нескольким

эпизодам. В одном из них, на уроке черчения в чертеже,

       вместо надписи "Вырез   пирамиды", начертал - "Деколь-

тированная пирамида". Уже известная скромная тяга к

интимной  тематике    работала против меня .

С сардонической усмешкой дознаватель  предложил классу помилование за добровольное признание. Парни безмолствовали. Повели на допрос действующих лиц. Безвинные герои искренне, на всякий случай,  раскаялись, но ничего по существу  сообщить не смогли.

Наконец  комиссия  добралась до невольного соавтора -  вычислили сличением двух  предательских строк с материалами последнего диктанта. Несчастный, под тяжестью неопровержимых улик, сдался. Финал следствия стал торжеством исключительной дедуктивной логики руководителя ЧК - организатор и главный исполнитель преступления был выведен на чистую воду.

Мораль восторжествовала, благочестие и благонравие ликовали. Ростки безнравственности и порока были вырваны с корнем.

"Умерла моя Муза, недолго она

Озаряла мои одинокие дни.

Облетели цветы, догорели огни…"

Завуч, как крупный знаток проблемы, определил в вынесенном вердикте раскрытое преступление как "порнография". Так и записали в решение педсовета, влепив мне с другом тройки по поведению за четверть.

Авторитет наш поднялся в заоблачные высоты. Смотреть на героев ходили экскурсиями девочки младших классов, кокетливо-внимательно анализировали нас молоденькие практикантки педагогического института. Окрепло организующее влияние в вызревающей подростковой среде.

Ознакомившись с материалами дела, отец повел себя на удивление снисходительно (может быть, сработал механизм невольной  мужской солидарности). Принес справочную литературу, вместе со мной изучил  новый термин.  ("..вульгарно-натуралистическая, циничная, непристойная фиксация…").

 

 

 

Словарный запас расширился, но несогласие с некорректным учительским приговором  долго не давало покоя.

Со временем уточнил, что в славянских языках "гойный" означает "изобильный ("гоити" - "живить", "загоилась рана", "изгой" - "человек, исключенный из жизни").           "Гоило" переводится как "фаллос", поэтому традиционный для русских былин словооборот "гой еси, добрый молодец" означает высокую оценку мужских достоинств, которая и скрывалась за многозначительным многоточием в моем ученическом творении.

Жизнь вырисовала невероятную кривую, которая много лет спустя свела меня с Учителем. Как увидел его, так сразу и открылась (как третий глаз!) ранее не открывавшаяся универсальная истина древних: "Нрав человека - его рок". От себя не уйдешь -  каким был характер, таким он и остается.

Те  же максимализм, порывистость, крайность мнений, те же раздувающиеся ноздри, та же уважительность в отношениях с прекрасным полом.

За время частых и долгих посиделок обсудили, в том числе, и заниженную оценку по поведению. Согласились, что мораль и добродетель определяются состоянием общественной жизни. И мой давний поэтический кульбит так же невинен, как невинны в своих поступках современные отроки и отроковицы, которым мамочки вместе со школьным бутербродом укладывают в ранец обязательный презерватив. (Стимулирующий конкретные детские порывы и предохраняющий родителей от возможных малоприятных последствий).

На том и порешили.

 

С. Новоселки, 15 ноября 2003 г.

                         (После бани).

                                                               В тексте, в очередности цитирования, использованы

                                                               выдержки из С.Сафонова, У.Шекспира и С.Надсона.