Время – деспот беспощадный и неумолимый, – сокращая финишный отрезок жизненного пути, побуждает к исполнению давнего замысла – в форме новеллы-эссе совместить детские воспоминания с фактами давней истории моей родины, чудного украинского городка, где родился и вырос.

Возможно, взыскательный критик отметит избыток цитат из классиков исторической науки, но могу сказать в оправдание, что вносил их в текст как драгоценные находки, свидетельствующие о звучности города в украинском прошлом, как знак глубокого почтения к дорогим сердцу местам, уважения к окружавшим меня сверстникам, близким людям – вечным спутникам моей памяти.

Впрочем, если труд мой найдет читателя, структурированный по разделам текст даст ему возможность выборочного чтения, соответствующего предпочтениям и отношению к близкому и дальнему прошлому.

“Не мысля гордый свет забавить…”

Абрис истории – пролог.

На полпути между Киевом и Одессой, среди сухих дубрав и плодородных полей, мелких речушек и богатыми рыбой прудов (“ставков”) расположился небольшой, приветливый и уютный город Умань.

Названием этот старинный центр одноименной, некогда окраинной украинской земли обязан, видимо, речке Уманке (в летописи – Умы), ныне полувысохшей, едва приметной, в оны дни – полноводной.

«…Сирко, выйдя на лодках из Запорожья с большим войском, проплыл вверх по Бугу до города Уманя, против Уманя выгребся на сушу, прибрал к себе много войска, разгромил татарские улусы и открыл войну на Виговского».

Так в 1659 году, в разгар вспыхнувшей после смерти Богдана Хмельницкого внутренней смуты, самочинный гетман, уманский полковник Иван Беспалый в реляции московскому царю Алексею Михайловичу Тишайшему докладывал о действиях знаменитого кошевого атамана.

Умань может гордиться тесной исторической связью с великим украинцем, славные образ и дела которого выписаны историком запорожского козачества И.Д.Яворницким:

“Иван Дмитриевич Сирко… представлял собой колоссальную личность во все время исторического существования Запорожья. …И свои и чужие, и друзья и недруги – все одинаково отзывались о Сирке, как о человеке замечательных военных дарований. …Татары называли Сирка Урус- Шайтаном, т.е. русским чертом, а татарки-матери пугали его именем своих детей”.

Историк С.М.Соловьев называет Сирка “великим полевым воином”.

Писанная история города Умани ведет отсчет от первого его упоминания в судовом документе 1616 года. (Хотя можно предположить его более раннее возникновение – к примеру, в 1596 году уманскими лесами, как свидетельствуют, исторические источники, Северин Наливайко с отрядом повстанцев и мирными жителями уходили от войска Жолкевского).

Неписанные, более ранние разделы города скрыты в текстах родословной владельца этого края – Великого Княжества Литовского, быстро вознесшегося и стремительно упавшего.

Могучий князь Ольгерд, столетие спустя после уничтожения в 1240 году татаро-монголами Киева, вытеснил их с обширных пространств между Днепром-Славутой и Черным морем. Его племянник Витовт завоевания закрепил, оказал поддержку отколовшемуся от ордынцев роду Гиреев – основателям Крымского ханства, был гарантом четырех десятков лет взаимополезного сожительства мусульманской общины с миролюбивыми северными соседями

Кстати, названием полуостров, издревле именовавшийся Тавридой, обязан осевшим на нем кочевникам: Крым означает «крепость», «укрепление».

Кончина князя, падение тысячелетней Византии под натиском турок-османов в 1453 году и последовавшее покорение ими Крыма эти отношения резко изменили. Крымчаки, ставшие вассалами Великой Порты, быстро выбили ослабевшую Литву с ее южных окраин, взяли под контроль широкую, доходившей до Уманщины, приморскую полосу степной территории, названной Диким Полем.

Более двух столетий жестокие и ненасытные крымские татары терзали, грабили, опустошали украинскую землю, уводя временами за раз десятки тысяч полону («ясыря») неверных христиан для поставки на турецкие невольничьи рынки.

Пришла беда – открывай ворота. Воинственные степняки были бедой первой. Второй, в роковом для литовского государства 1386 году, дал ход династической унией сын Ольгерда, князь Ягелло, за корону и руку прекрасной Ядвиги «сдавший» свои владения Польше.

Через почти два столетия, бездетный король Сигизмунд ІІ Август, упреждая пресечение литовской династии и возможный разрыв сомнительной прочности союза, Люблинской унией 1569 года сделал его бесповоротным, еще больше обрезал владения своей исторической родины передачей Польше земель Киевщины и Волыни.

Симбиоз местной и впитавшей древнерусскую культуру, склонявшейся к православию, литовской народностей навсегда исчез. Его сменила безжалостная колонизация благословенных земель польскими магнатами, проводивших ее в форме передачи своих необъятных владений в аренду (вместе с передачей арендатору права распоряжаться жизнью и смертью бесправных, обкладываемых непосильными налогами «хлопов»).

Ужасы татарских набегов померкли перед кошмарами панского правления.

В 1609 году специальная комиссия Речи Посполитой, осмотрев «пустыню Умань», описала ее природные границы, зарегистрировала существовавшие населенные пункты. Украинские земли, что граничили с Диким полем – вплоть до Белой Церкви - и не были собственностью феодалов, польская шляхта считала пустынными.

Согласно с сеймовым постановлением эти земли, позже уже официально названные Уманщиной, были подарены польским правительством в вотчинное владение брацлавскому старосте Валентию Калиновскому. Тот попытался дать городу (то ли им основанному, то ли уже существующему) имя Калинград, но прижилось название Умань.

Муза истории, таинственно-мудрая Клио, с младых лет очаровавшая меня, с возрастом сделала своим стойким поклонником, вычертила итоговый круг интересов к малоизвестным, ставшими доступными страницам прошлого земли, где родился, где прошло детство золотое.

Они влекут и волнуют трагизмом выписанных на них текстов. История – не регулярно, в угоду циничной политике выправляемая мифология. Она – строгая, точная, беспристрастная – свидетельствует об океане крови и слез, напитавших украинскую землю, о безмерных страданиях поколений ее обитателей, о благородстве и низости, жестокости и милосердии ее заметных участников.

Она учит ценить себя без прикрас, чтить незримо ее созидавших простых людей, побуждает на примерах добрых и печальных уроков прошлого задумываться о настоящем и будущем.

Она насыщает, усиливает интеллект вникающих в ее суть почитателей, дает им волнующее чувство сопричастности с деяниями предков, возможность ощутить пряный, неповторимый аромат седой старины.

«Человек должен ощущать себя внутри веков и тысячелетий.

Это совершенно необходимо, без этого человеческий ум стреми-

тельно разрушается».

Сергей Аверинцев.

Первые беды.

Когда мне ударило семь лет, испытал первое волнительное ощущение резкой смены места проживания и дальнего переезда (длиной в двадцать километров!), происшедшего в октябре пятьдесят третьего года. Отец, за несколько лет до этого защитивший кандидатскую диссертацию, перешел на преподавательскую работу в Уманский сельскохозяйственный институт, где получил возможность совмещать ковку агрономических кадров с любимым делом выведения новых сортов злаковых культур.

Новая среда обитания представляла собой обширную, капитально отгороженную от шумной слободки территорию, где изящно-просторные, девятнадцатого столетия постройки институтские корпуса, по-британски аккуратно ухоженные скверы и палисадники органично дополняли каноническую красоту великого соседа – парка «Софиевка», по замыслу и силой капитала графа Потоцкого, трудами уманчан возведенного на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков.

Подобное соседство образовалось по указу Александра ІІ, повелевшего в 1859 году перевести из Одессы в Умань Главное училище садоводства (впоследствии – сельхозинститут) и передать ему изобиловавший редкими видами деревьев и кустарников дендропарк.

В институтском городке жили, интенсивно общались, становились на крыло пацаны послевоенных лет производства, численностью подтверждая расхожее мнение о том, что после опустошительных войн природа выпускает на свет преимущественно мальчиков.

В любое время года, в счастливые часы свободы от школьных занятий, от родительского диктата неиссякаемая энергия детства разряжалась в играх, забавах, веселой беготне, потасовках.

«На склоне лет, когда в огне

Уже горит закат кровавый,

Вновь пред душой, как в тихом сне,

Проходят детские забавы».

С наступлением весны, на ровных подсохших участках земли играли «в ножички» - чертился овал, в который особым манером («с локтя», «с колена», «с головы») втыкалось лезвие ножа, и по линии попадания прирезался кус территории до полного ее поглощения победителем. Проигравшему полагались пара «щелбанов» или, с особым шиком исполненных оттянутым средним пальцем, «цык».

Кто был настоящим пацаном в те давние-давние годы, тот, уверен, помнит, какой величайшей драгоценностью и обязательной составляющей детского обихода был перочинный ножик. Добывался он, в условиях невеликих материальных возможностей, с большим трудом и берегся пуще зеницы ока, никогда никому не передаваясь, даже для краткого пользования.

Привезенный из Москвы мамой ножик, о двух лезвиях, пожил со мной недолго - забравшись на вербу около виноградника, уронил его в заросли метровой крапивы, после чего жил с долго не заживавшей психической травмой. Попытка попользоваться, без спроса, отцовским шестизарядным, с костяными накладками инструментом, также, в итоге, привела к «маленькой трагедии» с физически ощутимыми последствиями.

Раскопки на институтском стрельбище давали горсти мятых свинцовых пуль, из которых в баночке из-под ваксы выплавлялись битки для игры «в деньги». Профессионалы азартного увлечения выделывали орудие добычи оптимально массивным, что повышало точность броска в сторону стопкой выстроенной денежной мелочи, гарантировало – после удара с «оттяжкой – выигрышный переворот медяков с «решки» на «орла».

Общественное мнение осуждало даже намек на получение нетрудовых доходов, поэтому уличенные в пагубной тяге к сребролюбию шалопаи нередко демонстрировали реакцию законопослушных родителей алым цветом опухших ушей.

В погожие дни, ближе к вечеру, в сквере у институтской библиотеки сходка малолетних граждан начиналась с резвых догонялок, суетливых разгордияшев – играли в лапту, в «квача» - «Квач, квач! Дай калач». Далее, по регламенту, следовали обязательные «жмурки» – «На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной…».

Детство – земля обетованная, время давнопрошедшее. Стоит перед глазами детский «птичий базар» на окутанном теплыми сумерками стадионе, с которым соседствовал опытный институтский сад – заветная цель, не стеснявшихся начиненной солью берданки сторожа, охотников за яблоками.

Словно сейчас вижу, как стремительным веером разбегаются участники игры в «штандер», как, выкрикнув имя одного из бегунов, самый резвый участник детского собрания запускает в небо небольшой мяч, как, поймав его, названный игрок командует «замри» и, выбрав из застывших фигур жертву поближе, попаданием резинового снаряда выбивает обреченного товарища из общей потехи.

“Мы прятались, в саду желтела осень…

Прошли года, но миг минувший цел,

И мячик тот, что я тогда подбросил,

Еще упасть на землю не успел”.

В начале января, в пору моих первых зимних каникул, мама срочно уехала по делам к родным, в Москву. Воспользовавшись полученной свободой, по утрам убегал в Софиевку - на Дубинку. С ее вершины, поляны с многовековым дубом, в урочище Зверинец вела неширокая дорога, превращавшаяся зимой в место скоростных спусков на санках, коньках, куске жести. Увеселение сие было небезопасным – столетняя североамериканская сосна, с пушистой хвоей и длинными шишками, за крутым поворотом остановила, с безрадостными последствиями, полет не одного лихача.

После нескольких дней несанкционированных отцом катаний слободские хлопцы подговорили меня, наивного и доверчивого, лизнуть в лютый мороз металлический полоз санок.

До конца каникул не казал носа из дому, держал язык за зубами, посвятив свободное время изучению устройства швейной машинки «Зингер». Сложное изделие освоил, но получил очередное потрясение (проколол младшему брату иглой палец!) и родительский подзатыльник.

Отцу было некогда заниматься парой беспокойных шкетов. Договорившись о нашем прокорме с соседской домработницей, он на весь день уходил в институт читать лекции, копаться в теплице.

Жили мы в небольшом, поделенном на четыре квартирки, одноэтажном домике, где нашей семье досталась - по остаточному принципу - маленькая комнатка с сумрачным, сырым коридорчиком. Вытопленная с утра печь к вечеру остывала. Накинув на плечи пальтишки, забирались с братцем на сундук, вжавшись носами в оконное стекло, тревожно вглядывались в освещенный луной дворик.

Было страшно – свет не включали. За засыпанными снегом кустами желтой акации, сирени, за старой яблоней детская фантазия рисовала злых разбойников, дурных волшебников, страшных чудищ. Высмотрели все глаза, ожидая маму, защитницу и избавительницу от мерещившихся ужасов.

«В лунном свете белый дворик,

Белый дворик, белый дом.

Лунный свет пахуч и горек,

Свет отравлен колдуном».

Мама, изнервничавшаяся и взволнованная, вернулась с горой подарков, отерла носы у обрыдавшихся от счастья сынов; в дом вернулись тепло, покой, сердечность.

Нет родней дружка, как родная матушка.

Абрис истории – первый.

Тексты немногочисленных корректно-беспристрастных трудов по украинской истории дают крупицы ценных сведений о родине – уманской земле, раскрепощают воображение для образно-зрительной реконструкции картин ее давнего прошлого.

Пересекающий Уманщину, вытоптанный нековаными татарскими конями «Черный шлях», по которому нагайки необузданных степняков гонят в страшное рабство тьму-тьмущую людей – «простой, нелживый, нековарный народ», как оценивали его угнетатели.

Связаны сыромятными ремнями назад руки у пленников, сквозь них продеты длинные шесты, на шеи накинуты веревки, концы которых по несколько штук сходятся в руках у гарцующих всадников.

Если не поспеет козацкая помощь, адовы муки ждут бедолаг. Добьют изуверы в пути ослабевших; мальчиков омусульманят – обрежут крайнюю плоть – и отдадут в корпус янычар; на старых и немощных будут тренироваться в стрельбе из лука татарчата; молодых женщин разберут по гаремам; взрослых невольников кастрируют, поставят клейма, закуют в кандалы и отправят на непосильный труд или на галеры («каторги»).

Из года в год «вынимали» татары население окраинных земель (собственно – «Украины»), но они не пустели, заселялись естественным притоком с севера. Много было привлекательного в этой, медом и млеком текущей, земле. Говорили, что здесь даже нет смысла и сеять каждый год - посей раз, а затем пашня будет обсеменяться.

Люди приходили от неволи, от рабской работы, от преследований, смешивались со старым населением, сливались с ним в один здоровый, сильный и энергичный украинский народ. Его особой закалки представители принимали на себя удары необузданной Степи, прикрывая земли старого заселения, обустраивали жизнь – с саблей и «рушницей» выходили на пашню, запруживали балки и байраки, устраивали мельницы («млыны») на речушках, растили сады.

«Садок вишневий коло хати

Хрущі над вишнями гудуть,

Плугатарі з плугами йдуть..”

Посягательств новоявленных польских хозяев на независимый уклад вольные поселенцы не допускали - самые решительные уходили еще дальше, на Низ, в Запорожскую Сичь, где со временем, кстати, сформировался и Уманский «куринь».

Паны не предпринимали, до поры до времени, никаких наступательных действий против, как они полагали, самозванцев на их законных территориях. Поощряли их оборонительную функцию пограничников, привязывали к земле большим сроков льгот («слобод») - долгосрочным, до пятидесяти лет освобождением от всяких повинностей.

Можно предположить, что этот заманчивый стимул, давший рост городским поселениям в воеводстве Киевском и Брацлавском, дал рождение и развитие городу Умани, в котором в 1627 году насчитывалось 1067 дворов («дымов»).

В его центральной части селились ремесленники и торговцы («мещане»), предместья занимали хлеборобы. Город, как и прочие магнатские земли, выкупался на длительный срок бойкими арендаторами, получавшими безграничные возможности драть три шкуры с поступившего в их подчинение населения. Известно, что в 1638 году Умань находилась под контролем некоего купца из Гданска.

В тот межевой для украинской истории год чрезвычайным напряжением сил польские власти прервали серию буйных козацких восстаний. (Тарас Бульба, кстати, выписан с активного их участника, корсунского полковника Федоровича Тараса по кличке «Трясило»). На десять лет воцарилась зловещая, предгрозовая тишина, нарушенная весной 1648 года страшной силы взрывом восстания Богдана Хмельницкого. Польша «в пыли и крови упала под ноги козакам», - прокомментировала это звучное событие английская газета «Merkure Anglos».

В июле того же года перешедший на сторону инсургентов реестровый полковник Иван Ганжа штурмом взял Умань. Год спустя, после краткого примирения враждующих сторон, положение города официализировалось – он стал центром одного из шестнадцати полков, на которые были разделены попавшие в королевский указ козаки. (Каждый полк означал край с полковым городом и сотенными городами и селами). Уманский полк занимал междуречье Горского Тикича и Южного Буга, под началом полковника Иосифа Глуха находилось четырнадцать территориальных сотен ( около трех тысяч человек личного состава). В центральной, обрывистой части города была выстроена крепость, более двух десятков лет бывшей неприступной для врагов.

О судьбе первого уманского полковника имеются две версии. По первой, он погиб у реки Пилявца в год начала восстания (в 1967 году там установили памятную стелу); по второй, современной, – полковник вновь переметнулся к ляхам за полученные шляхетское состояние и офицерский чин.

С Уманью связана попытка ее владельца, Мартына Калиновского, отравить Богдана Хмельницкого в несчастном для того 1651 году, когда эпидемия чумы, голодомор, измена союзных татар привели к поражению украинского войска под Берестечком от возобновивших боевые действия поляков.

Калиновский, огнем и мечом восстанавливавший право короны и магнатов на утерянные земли, взял временно под контроль Умань, организовал свой полк. Поручил его полковнику Бублику извести козацкого лидера. Бублик весной 1652 года занялся неосторожной вербовкой соучастников в Чигирине, но был схвачен и казнен.

Богдан Хмельницкий прибыл в Умань, соединил обезглавленный полк со своим войском, во главе которого сын Тимофей, с неизменным татарским сопровождением, отправился в Молдавию сватать дочь тамошнего господаря. Престарелый Калиновский, имевший свои виды на юную прелестницу Александрину, по просьбе отца невесты предпринял попытку не допустить брачной церемонии, что привело к потере главнокомандующим («напольным гетманом») головы в урочище Батог и паническому бегству остатков регулярного («кварцяного») войска. (Погиб и сын несчастного, Самуэль).

Небольшое историко-орфографическое отступление. В тексте использую более раннего происхождения слово «козак», подчеркивая тем самым своеобразие и особую колоритность этой военно-сословной части украинского сообщества, ее определенные отличия от «казаков» российских. Термин «козаки» устоялся в семнадцатом веке – до этого использовались архаичный «бродники», на Заднепровье – «севрюки», на Днепре – «черкасы».

«Казаки (или, может, козаки?

Я не силен, признаться, в орфографии,

Вопрос об удареньях – пустяки;

Лишь тактика нужна и география!)…

На первый взгляд анормальное и аморальное по своей сути боевое содружество украинцев с татарами был жестокой необходимостью, безальтернативным вариантом добиться успеха. Православная Москва, к которой не раз обращался за поддержкой Хмельницкий, была скована унизительно-вынужденным договором с поляками 1634 года, по которому признала границы Речи Посполитой на ее условиях, как невольный союзник обязана была выступить на стороне поляков в войне с повстанцами.

Крымским татарам, раздраженным многолетней задержкой выплаты королевской казной откупа за прекращение набегов на польские земли, альянс с козаками позволял компенсировать денежные долги военной добычей и пленными. За богатых получали приличный выкуп (тот же Калиновский, Потоцкий после поражения под Корсунем), несостоятельных продавали.

Кроме того, лживые и коварные басурмане при случае нарушали договоренность не трогать украинского населения - распускали загоны, брали премиальный «ясырь» тысячами христианских душ. Предавали доверчивых союзников, как только терпевшие поражение ляхи обещали рассчитаться с накопившимся долгом. В 1653 году совместную с украинцами Жванецкую победу превратили в поражение, изменив им окончательно - за отход от козаков получили от Речи Посполитой, кроме обещанных денежных выплат, право сорок дней грабить и полонить Украину.

«О, какое горе! – восклицает летописец. – Какой плач,

какое стенание! Язык не может выразить ужаса этих

дней: растление девиц, посрамление супругов, лишение

имуществ, голодная смерть, стыд неволи и цепей.»

«Напрасно Хмельницкий, - пишет Н. Костомаров, - умолял хана не покидать его;напрасно уговаривал мурз просить за него… Но хан был глух к его мольбам…

…Хмельницкий узнал, что поляки и татары заключили такой договор на погибель Украины. Он не мог противиться и действовать сам против поляков…У него оставалась одна надежда на московского царя.»

Вопрос вопросов украинской истории – Перяславская рада в январе 1654 года, переход козацкой Украины в подданство царя. Решаясь на этот шаг, Хмельницкий руководствовался требованиями момента (пан или пропал!), видя в царе, прежде всего покровителя, а не властителя.

В итоге, уже после объединительной церемонии, каждый ее участник остался при своих устремлениях и надеждах. Москва смотрела на присоединение Украины, положенной к ее ногам, козацким лидером, как на продолжение собирания Русской земли. Богдан Зиновий Хмельницкий надеялся, что Россия, оттеснив Польшу, даст его краю возможность автономно-самобытного развития под монаршей рукой.

«Не того мне хотелось и не так тому делу быть», - сказал однажды, заплакав, Хмельницкий. Трудно было понять вождю Украины, что союз с Россией не может быть таким же условным, легко расторжимым, как с Крымом.

Во-первых, из-за исторически сложившихся особенностей развития Московского государства, твердо и неумолимо расширявшегося, наращивавшего силу своих военно-политических мышц. Во-вторых, в силу того, что между коренной – Малой Русью – и более поздней – Великой Русью - существовали связующие нити племенного родства, исторических традиций и общей религии, союз их естественным образом превращался в однородный сплав, вернуть который к прежним исходным частям было чрезвычайно трудно.

И посему, все критические стрелы, выпущенные за истекшие столетия язвительно-неблагодарными потомками в адрес великого сородича, свидетельствуют о поверхностном знании стрелками украинской истории этого периода, непонимании ее глубоко трагической сути.

«Каждый мнит себя стратегом,

Видя бой со стороны».

При всех неоднозначных оценках нюансов происшедшего объединения, оно дало украинскому делу солидный перевес над польско-татарскими силами. Последовало объявление Москвой войны Польше, в ответ на которое, в начале весны 1654 года карательный корпус Потоцкого-Чарнецкого двинулся на Умань. По дороге экзекуторы вырезали до последнего жителя Немиров, взяли небольшие крепости Синицы, Ягубец, Христиновку.

«Польный гетман подступил к Умани, где находились Богун и Глух. Расположившись в хуторах, польный гетман посылал к Богуну увещание вступить с ним в переговоры; но Богун не отвечал ему. Хотел было польный гетман выманить козаков ночью на вылазку в поле, но ему не удалось перехитрить Богуна. Поляки отошли от Умани, разорили и сожгли несколько русских поселений и ушли. Так кончилась эта весенняя прогулка их».

Трудно оценить состояние психики, представить образ жизни человека той давней поры в условиях постоянной – от рождения до последнего часа – смертельной опасности, регулярно-обыденного насилия, унижения, подавления, нечеловеческих мук.

«Нам новый век узреть не суждено,

Но вы, вкушая радость мирозданья, -

Поймете ль вы, что было так темно,

Так мерзостно людей существованье».

Но жизнь, даже в условиях бесконечных войн, массового истребления населения продолжалась. Восстание Хмельницкого вернуло народу былую атмосферу свободы, в которой быстро залечивались страшные раны, налаживался быт, неизбежным дополнением которой оставались опасность и борьба.

Летом 1654 года в Умани, по дороге на Киев, побывал антиохийский патриарх Макарий. Его сын Павел оставил интересные, драгоценные для потомков, описания деталей путешествия.

Путешественников поразила кипучая жизнедеятельность края – обилие местечек («базаров»), поправляемые и перестраиваемые после погромов церкви, в которых прекрасно выписанные местными иконописцами образа, стройное церковное пение; странноприимные дома («шпитали») для бедняков и сирот; взаимопомощь, забота о сирых и убогих.

«….в толпах народа, которые повсюду выбегали навстречу патриарху, замечалось несоответствие в смысле малого процента взрослых мужчин. Но зато обилие детей, красивых белоголовых мальчиков, изумляло путешественников… в доме каждого человека по десяти и более детей…»

Павел всюду отмечает «материальное благосостояние, идущее рука об руку с крайней простотой жизненных потребностей и обстановки: множество домашней птицы и животных, особенно свиней, огромные и разнообразные посевы, сады и огороды, рыбные пруды и мельницы с толчеями…»

…мы заметили возбудившую наше удивление прекрасную черту, - говорит Павел, - Все они, за исключением немногих, даже большинство их жен и детей, умеют читать и знают порядок церковных служб и церковные напевы; кроме того, священники обучают сирот и не оставляют их шататься по улицам невеждами; после освобождения люди предались с большей страстью учению, чтению и церковному пению».

Мирные, пасторальной прелести картинки быта скоро сменились последовательностью картин уничтожения. В конце 1654 – начале 1655 годов поляки повторили карательную экспедицию с новыми союзниками – татарами.

«10-го января (20-го н. ст.) соединенное войско поляков и татар подошло к Умани, где, как услышали они, заперлись полковники, ушедшие так смело от Брацлавля. Город Умань был в то время обнесен тремя высокими валами и тремя сухими рвами. Кроме двенадцати тысяч казаков, там были вооруженные хлопы и мещане…до тридцати тысяч народа…Богун приказал полить валы водой, и покрытые льдом они светились как стекло при утреннем солнце. На другой день, в полдень, назначили опять генеральный штурм. Сначала Потоцкий отправил вперед коронного обозного Чарнецкого с милостивым универсалом, приглашавших русских сдаться и принести покорность Речи Посполитой. «Но уманцы, - говорит современник, - пушечной стрельбой показали нам свое повиновение». Тогда коронный гетман ходил на город и приказал пустить туда гранаты, но ему не удалось произвести пожар. Козаки покрывали крыши домов мокрыми кожами и холстями, да и вообще время было влажное. Союзники, под выстрелами осажденных, овладели первым валом, вступили в ров, но Богун нечаянно сделал вылазку и обратил в бегство огромную толпу врагов».

Известие о том, что из Белой Церкви на помощь осажденным вышел Хмельницкий, вынудило нападавших снять осаду и двинуться навстречу козацкому войску. У небольшого городка Охматов, в лютый мороз, 29 января состоялась пятичасовая ночная битва с ничейным исходом для сторон. После нее несколько месяцев, до самой Пасхи, татарские отряды («чамбулы») волнами накатывались на южноукраинские земли, пустошили их.

Оставив защищенную крепостью Умань, Богун метался по краю – бил нелюдей, отбивал пленных. И все же результаты совершившегося насилия ужасны даже по меркам тех времен – в полон было угнано более двухсот тысяч человек, убито около десяти тысяч младенцев.

“Зажурилась Україна, що ніде прожити:

Витоптала орда кіньми маленькії діти.

Ой, маленьких витоптала, великих забрала,

Назад руки постягала, під хана погнала”.

В начале уманской кампании коронный гетман, узнав, что Богун не присягнул царю, через посредника предложил ему гетманство над козаками, дворянское достоинство и любое староство в Украине.

«Но Богун Москвы только боялся, а поляков давно уже ненавидел» - самый яркий соратник Хмельницкого оставался верным своему гетману до его смерти в 1657 году.

«Таинственны предначертания и неисповедимы пути Твои, Господи!». Десять лет спустя, в начале 1664 года в составе польской карательной экспедиции, действовавшей на Левобережье, был Иван Богун. Во время осады Глухова открылось, что он передавал секретные сведения горожанам, договорился с гетманом Брюховецким о совместных действиях против ляхов. После военного суда, состоявшегося под Новгород-Северским, охранитель Умани, полковник Богун был расстрелян.

Несколько месяцев спустя после казни, переправившись на правый берег Днепра, Стефан Чарнецкий исполнил следующий акт мести.

«Тогда вышел он в Суботово, бывшее имение Богдана Хмельницкого, где некогда сам содержался в плену, взятый покойным гетманом Богданом на Желтоводской битве. Вероятно, воспоминание былого унижения усилило в нем злобу к покойному врагу польской нации. Он приказал выкопать из могилы в церкви гроб Богдана Хмельницкого и разметать прах его на поругание псам». ( Так же надругались над останками Тимофея Хмельницкого, чья могила находилась рядом с отцовской).

Не в деньгах счастье.

Нежный возраст, в котором пребывал в рассматриваемый, в три года протяженностью, уманский период жизни, ограничивал пределы моих выгулов границами институтского поселка, ибо недреманое отцовское око отслеживало пути миграций сыновей вне дома. Ортодоксальный воспитатель не допускал нарушений важнейших принципов быта – послушания и дисциплины; однажды за самовольное катание на лодке со взрослым парнем на Нижнем парковом пруду был поставлен “в угол”, где, не покаявшись, уснул.

Лишь после третьего класса повод интеллектуального свойства ослабил дисциплинарные вожжи. У главного институтского копрпуса, где в те времена была конечная остановка городского автобуса, садился в двухдверный, красного цвета, с небольшими окошками автоэкипаж ( именовавшийся в народе “колбаской”), доезжал до остановки “магазин “Ткани”.

Неподалеку от нее, в пропахшем стариной, со скрипящими половицами деревянном домике, умилял старенькую, пухленькую, очень добрую библиотекаршу частотой своих визитов и уважительным отношением к книгам.

«О, сказкой ставшая поблекнувшая быль,

О, крылья бабочки, с которых стерлась пыль».

Наиболее привлекательной для нашего брата огольца частью ареала обитания в летнее время была его западная сторона, которую занимал забытый мичуринской наукой сад шелковицы, дававший любителям сладкого обильную витаминную подкормку сочными, душистыми, разноцветными ягодами.

За садом шел маленький хуторок – небольшой домик (“хатка”) с колодцем во дворе, которую занимали натурализовавшийся финн и его славянская супруга с сыном, Володькой Якушкиным, неизменным участником всех наших ассамблей.

Далее простиралась земля неведомая, настоящая terra incognita, усеянная цепочкой военных поселений. Ближе к городу, на окраине парка (у выхода Грековой балки) размещалась воинская часть, что подтверждалось наименованием автобусной остановки – “командный пункт” (сокращенно – “КП”). От нее было рукой подать до “военного городка”, места семейного проживания служивого люда (действующего, отставного и запасного), а также работников предприятия, занятого ремонтом самолетных двигателей (“рембазы”).

В сторону села Родниковки (в старину именовавшейся Войтовкой) находился аэродром, у которого с середины пятидесятых годов дислоцировалась переведенная из Чугуева авиационная часть. Боевые самолеты – поначалу защитного цвета “ястребки”, “штурмовики”, поставленные в войну по ленд-лизу “дугласы”; позже – серебристые, первые реактивные МИГи – заходили на посадку со стороны Белогрудовского леса, с ревом рисуя глиссады над нашим домом.

Семьи отечественных соколов гнездились, затем надолго, навсегда оседали в специально для офицерского состава выстроенных «белых домах». Жены отважных летунов вызывали особую зависть у горожанок высотой своего материального положения. Его они не раз демонстрировали разнообразием дефицитных по тем временам носильных вещей (пальто с воротниками из лис-чернобурок, крепдешиновые платья, ботиночки-«румынки», чулки фильдекосовые и фильдеперсовые), совершая с мужьями променад по Агрономической улице в сторону института на киносеансы в актовом зале.

Под стать офицерскому смотрелся и рядовой состав авиачасти – однажды наблюдал, как лихие авиаторы третьего года срочной службы, подтверждая особую кастовость своих рядов, бляхами намотанных на ладони солдатских ремней метелили у водопада в парке «Софиевка» развязную шпану из предместья Новая Умань.

Руководящей и направляющей силой в нашей относительно однородной по возрасту мальчишечьей среде были ребята постарше, родившиеся в последние годы войны. Долгое время примой выступал Витька Прутников, обстоятельный, лишенный хитроумия крепыш. Шумных компаний чурался, жил своими интересами, магнитом притягивая пацанву очень важными способностями.

Был, прежде всего, широко известен как мастер изготовления невзрывающихся во время залпа самопалов. У него можно было приобрести навыки конструктивно верного изготовления рогаток, луков со стрелами, освоить стрельбу из рукотворного оружия, научиться бить острогой (привязанной к палке вилкой) суетливых пескарей на вытекавшей из парка мелководной речушке Каменке.

Только он, по весне, когда «дерева едва венчались нежной зеленью листвы», выводил особо приближенных недоростков на порочные смотрины в молодые сосновые заросли за Дубинкой, где опытные ловеласы, куртуазные кавалеры спешно выгуливали – в зависимости от состояния кошелька - нетребовательных представительниц предместья Мещанка, знаменитых в городе гризеток и куртизанок.

« И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки».

Авторитету из простолюдинов оппонировал профессорско-преподавательский отпрыск, тонкострунный и лопоухий Валерка Ольховский. В меру импульсивный, аккуратный и осторожный, старший товарищ предпочитал в отношениях с младшим составом не грозящие осложнениями забавления, к примеру, строительство «домов» и «дворцов» в громадной куче песка около новостройки мужского общежития. Систематически проводил состязания по метанию воткнутых в прут картофелин – гибкий рычаг обеспечивал перелет овоща через все футбольное поле. Помог мне добыть узкое, жесткое металлическое колесо, гонять которое перед собой хитроумно изогнутым проводом было почти аристократическим увлечением.

Особняком в детском кооперативе держался щуплый, конопатый, внешне симпатичный Генка Дейнека. Жизнь без достатка, с матерью и двумя старшими братьями, наложила заметный прагматический отпечаток на характер шустрого мальчонки. Нюхом, за сотню-другую метров, чуял добычу, как полномерный тертый калач рвал подметки, чтобы заполучить ее.

Летом пятьдесят пятого года на институтском стадионе проводилось первенство Украины по теннису среди сельскохозяйственных вузов, в котором принимал самое активное участие, – подбрасывал игрокам вылетавшие за пределы корта мячи.

В финальной части турнира, передвигаясь на четвереньках в небольшой, примыкавшей к теннисной площадке яблоневой посадке, нашел в густой траве двадцать пять рублей, эмиссии одна тысяча девятьсот сорок седьмого года.

Оцепенел, потерял связь с реальным миром, погрузился в сомнабулическое состояние, двинулся в сторону входа в парк, где шла бойкая лоточная торговля. Там, из помещенных в смесь льда и опилок алюминиевых баков, лоточница столовой ложкой выбирала искрящееся на солнце, плотное, отливающее желтизной сливочное мороженое, вдавливала его в вафельный стаканчик, отмеряла драгоценный груз на рычажных весах и передавала очередному счастливчику. Две дюжины заветных порций ждали меня.

На полпути к близкой цели был перехвачен Генкой. Тонкий психолог в два счета расколол склонного к истерикам слабака, тем более что неожиданный перекос неокрепшего рассудка привел к поносу встречного откровения, к желанию поделиться удачей с первым встречным («чудное качество», всю жизнь мне сопутствующее).

Отказавшись от лобовой атаки, начинающий талейран составил тонкую интригу морального свойства. Напустив на лицо необходимый трагизм, поведал мне, что на стадионе видел средних лет гражданина, который, обрывая от отчаяния волосы, ищет пропавшие деньги, проклинает похитителя.

Подкатил надежных свидетелей, которые в один голос подтвердили все изложенные факты, а также честность и справедливость грозного прокурора. Тот, между прочим, дополнительно намекнул на неадекватную реакцию родителей, узнай они о неблаговидном поступке сына, не вернувшего деньги хозяину.

В итоге, после долгих и безутешных рыданий, уговорил Генку принять нечаянную находку для возврата потерпевшему. Уложив ассигнацию в карман, добрый самаритянин выделил мне, избавившемуся от греха и вступившему на путь праведности, рубль медяками из своего запаса. На него купил порцию мороженого, но не сливочного, а ценою подешевле - молочного.

Пожалел волк кобылу, оставил хвост и гриву.

Абрис истории – второй.

Четверть века активно участвовала Умань в бурных перипетиях украинской истории третьей четверти семнадцатого века, пока в трагическом 1674 году не обратилась в прах под страшной силы ударом турецких войск, приведенных Петром Дорофеевичем Дорошенко.

Имя его деда, реестрового (“штатного”) гетмана Михаила Дорошенко, нередко звучит в сопровождающих щедрое и демократическое украинское застолье песнопениях.

“Попереду, попереду Дорошенко

Веде своє військо, військо запорізьке хорошенько…

А позаду, а позаду Сагайдачний,

Що проміняв жінку на тютюн, та люльку, необачний…”

Старинная песня точно отображает дружбу-козакование двух исторических персонажей. Вместе, в смутное московское время (1604 – 1613 года) с отрядами козаков ходили на Москву в составе войск Лжедмитрия (первого и второго), побывали в заволжских местах, доходили до Вологды.

В 1618 году успешно помогли Владиславу ІУ в принципиальном территориальном споре с московитами, в процессе его разрешения до основания порушили пограничные города Елец и Ливны.

По собственной инициативе, не раз бывали за морем, атаковали – преимущественно победно - турецкие города, чем небезосновательно раздражали боявшихся турецкой реакции поляков. По морю ходили на «чайках», пересекая его обычно по прямой («навпростець»); иногда двигались вдоль побережья. В одном таком каботажном переходе, в 1619 году, взяли город Варну.

«Була Варна здавна славна

Славніш Варни козаки”.

Легкое историческое отвлечение. Козаки, обычно не очень ограничивавшие себя в потреблении “оковытой”, в морских походах строго соблюдали “сухой закон” - его нарушителей выбрасывали за борт.

Эра выдержанного и политичного во внутренних делах Сагайдачного, первого полноценного гетмана Украины, была временем лояльных козацко-польских отношений – организатор козачества избегал экцессов, контролировал зачисленных на королевскую службу козаков, ввел деление им управляемой Украины на полки. Блестящей победой над турками под Хотином в 1621 году спас поляков от неминуемого разгрома (от полученных ран умер в 1622 году).

Дорошенко пережил боевого товарища на шесть лет – в 1628 году сложил свою буйную голову под стенами Бахчисарая, нерасчетливо ввязавшись в династический спор двух Гиреев.

На подмостках сцены украинской истории Петр Дорошенко появился в год восстания Хмельницкого, в войске которого был прилуцким полковником. Как уже черкасский полковник на стороне польской ориентации гетмана Ивана Виговского участвовал в его почти двухлетней схватке с промосковски настроенным полтавским полковником Мартыном Пушкарем. Итогом этой, фактически первой гражданской войны, стали гибель почти пятидесяти тысяч жителей Украины и доставленная в 1659 году Виговскому на копье голова неудачливого соперника.

“Доборолась Україна

До самого краю

Гірше ляха свої діти

ЇЇ розпинають”.

На авансцену исторической драмы Дорошенко передвинулся в эпоху “Руины”, ведущей отсчет с 1663 года, когда после “Черной рады” в Нежине с Ивана Брюховецкого начался ряд московских гетманов-наместников; когда король Казимир личным примером укрепил крестовый поход за возврат Польше украинских земель, завершившийся по Андрусовскому (1667 года) миру их разделом – Левобережье с Киевом (Сегобочная Украина или Гетманщина) досталась России, Правобережье (Тогобочная Украина) осталась за Речью Посполитой.

Пиком противостояния держав-соперниц был 1664 год, насыщенный значительными событиями, многочисленными – с переменным успехом для участников – стычками и сражениями. Весь этот год Умань находилась в фактической блокаде, была отрезана от регулярных московских и гетманских войск.

“…Да будет, однако, известно вам , великому государю, что для обороны людей, в особенности же крепких городов, следует выслать ратных людей в Брацлав, Умань и Калник и другие подданые города, чтобы не пришел откуда-нибудь неприятель и не завладел твоими великими городами. Дан из Уманя, 13 марта, 1664 года”.

Так ведущий военный эксперт эпохи, Иван Сирко, излагал царю свои предложения по укреплению обороны южноукраинских земель. После удачного похода на турецкий город Тягин (ныне – Бендеры), он отдыхал в Умани перед марш-броском на помощь бывшему гетману Виговскому, затеявшему интригу с переизбранием поставленного поляками гетмана Тетери. Не дождавшись помощи от кошевого атамана, заговорщики неудачно штурмовали Белую Церковь, после чего Виговский – автор Гадячского договора 1658 года, по которому Украина должна была стать Русским княжеством в составе Речи Посполитой, ее сенатор - был расстрелян.

Изоляция Умани привела к острой нехватке продовольствия – оккупанты перекрыли доступ к полям, вызвав тем голод среди населения.

«Тетеря, взяв половину татар у Чарнецкого, пошел к Уманю и Днестру, чтобы воспрепятствовать жителям уманского и брацлавского полков собрать хлеб в поле за то, что они поддались московскому царю».

Ратники московского гарнизона, поставленного в Умани еще в 1659 году, после избрания гетманом Юрия Хмельницкого, продавали населению скудное довольствие, бежали на родину.

Отчаянная попытка московского воеводы Косагова исполнить царский приказ прорваться к Умани не удалась. На полпути столкнулся с поляками, потерпел у Канева поражение, после которого отправился в Белгород выискивать и возвращать сбежавших ( в том числе, из Умани) дезертиров. О сложившейся в городе ситуации доложил ответственному за дела малороссийские, князю Григорию Ромодановскому:

“…А запорожские, государь, козаки с кошевым Сашком Туровцом и твои великого государя русские ратные люди моего полка с майором Свиньиным вошли в Умань и в целости стоят в Умане. А войско запорожское, что при Сашке, и козаки,что при гетмане в заднепровских городах, и мещане и чернь все ожидают ратных московски людей и калмыков на помощь”.

Только после, как можно предположить, временной смены политической власти в городе, гетманским войскам удалось прорвать осаду Умани, восстановить статус кво.

…на выручку гетман Брюховецкий послал двух полковников Андрея Богомаза и Ивана Чепеля с двумя пушками и двумя бочками пороху…прибыв в Умань, нашли, однако, город свободным от врагов… те бежали.

Жители Уманя сдали город пришедшим полковникам и последние освободили запорожцев и московских людей из тюрьмы, где они сидели, закованные в кандалы. Освободив Умань, Богомаз и Чепель ушли далее против поляков».

В начале 1665 года в Умани полковником стал Иван Сербин, бывший до этого полковником в Брацлаве. Навел в городе порядок, отбил нападавших поляков, выступил в поход – взял Бабаны, Косеновку, Кисляк, Торговицу, захваченную поляками после ухода из нее Сирка.

«Много боев имел он тогда с поляками и враждебными козаками, много взял врагов в плен и с торжеством вернулся в Умань. Успехи Сербина пробудили дух поспольства в соседних городках, только что покорившихся полякам».

Командовал полком несколько месяцев – погиб в бою, о чем в сопроводительном письме извещал царя гетман Брюховецкий, отправляя в Москву сына не изменившего присяге полковника.

После разгрома и бегства Тетери, после смерти мучителя Украины Чарнецкого, после ухода в охваченную внутренними смутами Польшу ее экспедиционного корпуса Умань стала стартовой площадкой для очередного претендента на высвободившуюся булаву – на этот раз опиравшегося на татар.

“Так, в это время выступил на сцену новый противник Москвы, полковник Степан Опара. Июня 1665 года с двумя полками заднепровских козаков он подступил к Уманю, взял его в свои руки, запугав жителей города именем татар, и всех бывших в нем еще с прошлого года ратных московских людей с майором Михайлом Свиньиным в плен побрал и под караул отдал, а иных и вовсе побил”.

В Умани, в полном соответствии с требованиями церемониала, Опара был избран гетманом вместе с обязательным набором козацких старшин (генеральный писарь, генеральный судья). Дальше не заладилось – очень скоро на неласковом приеме у татарских мурз под Богуславом был обвинен в интригах против союзных тем поляков. Неудачника оковали, его ватаге предложили гетманом Петра Дорошенка.

«Все сотники и атаманы Опариной ватаги признали его своим вождем, присягнули польскому королю в верности и послушании, а хану крымскому в союзе. Дорошенко тогда же присягнул перед всеми, что будет добывать Левобережную Украину, хотя бы пришлось тамошних козаков всех татарам отдать».

На десять лет стал Петр Дорофеевич ключевым игроком украинской истории; маневрируя между Польшей и Россией, отрабатывал схему перехода под покровительство турецкого султана, чтобы, став его вассалом, подобно Крымскому ханству, Молдавии получить статус удельного владетеля всей Украины.

Максимально использовал недальновидность и эгоизм московской политики, общественный взрыв по случаю раздела Украины. В 1668 году, когда авторитет первопрестольной скатился до нулевого уровня, объявил себя всеукраинским гетманом.

В начале лета того же года совершил принципиальный выпад на неподвластное Левобережье, где после долгих разбирательств с Брюховецким (уже изменившего царю и проведшего свои успешные сепаратные переговоры с султаном), отдал его на растерзание козакам. Протестовавшего епископа Мефодия, кума погибшего, отправил в Уманский монастырь, откуда тот сбежал в Киев, к воеводе Шереметьеву.

Гетманы на Тогобочной Украине в эти годы произрастали, как грибы после дождя (кстати, «гетман» – производное слово от немецкого «гауптман», то есть – начальник, капитан). Очередного из них, своего генерального писаря Суховеенко, запорожцы, бывшие на ножах с Дорошенко, определили в гетманы в 1668 году. Через год, под Уманью козацкая рада, посчитав избрание незаконным, «выкрикнула» в гетманы уманского полковника Михаила Ханенко.

Дорошенко пытался воспрепятствовать этому избранию, Подойдя к Умани, взял город под свой контроль; в присутствии горожан, из рук турецкого посла, получил знаки гетманского отличия. Уманчане попросили Петра Дорофеевича встретиться у него, в Чигирине, с Ханенко, полюбовно разрешить конфликт.

Встреча не состоялась, а противостояние двух гетманов переросло в открытую войну,после того как Польша в 1670 году утвердила в высокой должности более сговорчивого уманского полковника. Обязательным принесением присяги на верность короне Ханенко, вместе с Сирко и козаками, в 1671 году в местечке Ильинцы под Уманью закрепили союз с королем, обещавшим более не посягать на старинные козацкие вольности.

Год противостояния непримиримых врагов завершился поражением Ханенко под Ладыжиным и объявлением Турцией войны Польше. 25 мая 1672 года падишах, во главе трехсоттысячной армии, перешел Дунай, вместе с присоединившимся к нему войском Дорошенко взял, после недельной осады, считавшийся неприступным Каменец. Магометане обратили костелы в мечети, иконами выстлали дороги, достойных внимания женщин и девиц отправили в гаремы, мальчиков обрезали и переправили за море.

«В то же время Крымская орда ворвалась по всем трем шляхам и проникла в такие местности, которые до тех пор были недоступны для татар. Дорошенко стоял на Украине с ханом и рассылал универсалы о покорности султану».

Польша заключила с Турцией самый унизительный за свою историю Бучацкий договор: обязалась по нему ежегодно платить дань победителю и передать Подолию, а козакам, с Дорошенко во главе, - оставшуюся часть Правобережной Украины, в ее давних пределах. Султан одарил нового вассала золотым халатом, пообещав в дальнейшем прибрать к рукам и передать в управление Левобережье.

«Недалеко от Умани хан со своими ордами отправился в Крым, а Дорошенко остановился в Кристиновке. Этот город перед турецким приходом держался Ханенка, который прежде был уманским полковником и, по всему видно, родом был из Умани; по крайней мере семья его там оставалась. Ныне полковником там от своей руки Ханенко поставил Белогруда. Услышавши, что Дорошенко в Кристиновке, уманцы собрались на раду и рассудили, что теперь Дорошенко страшен и надобно ему кланяться. Духовные и миряне повезли ему в гостинец, как выражается летописец «скоромного и постного провеянта» и разных напитков. Дорошенко ласково принял предлагаемые гостинцы, но похулил уманцев за то, что поддались Ханенко и ляхам…

В заключение он пригласил депутатов на обед, дружелюбно простился с ними и отправился в Чигирин, а через полторы недели потребовал из Умани к себе некоторых знатных козаков и приказал их – кого повесить, а кого расстрелять, а Ханенкову жену прислать в Чигирин. Но в Умани были запорожцы, преданные Ханенку…Они ушли в Белую Церковь и увлекли за собой многих уманцев, опасавшихся расправы от Дорошенка»

Отказ Польши, в пользу Турции и ее ставленника, от Правобережной Украины развязал руки России, подвинул на активные действия по возврату недавно утерянных территорий. Усиленное давление на Дорошенко дало результаты - один за другим от него отошли приведенные ранее к покорности города, в 1673 году отложилась Умань.

«По рассказам летописца Величка, в понедельник на Пасху был обед, устроенный братством в Воскресенской церкви; там были многие значные жители и начальные люди компанейцев и серденят, посланных Дорошенком в Умань. Во всем городе тогда много пили ради праздника Господня. Когда полковники компанейский Силич и серденятский Жеребило возвращались верхом с пира, пьяницы на улице стали задирать их бранными словами, а когда те стали отмахиваться канчуками, бросились на них с дрючками. Жеребило ускакал из города с конными компанейцами, а Силич с пешими серденятами, запершись в каком-то доме, отстреливался от уманцев, пока, наконец, уманцы взяли его со всеми серденятами и всех перебили. Кгрозденко, поставленный от Дорошенка полковником, убежал к своему гетману, а уманцы выбрали полковником Яворского, прежнего войскового товарища, и послали к Ханенко объявить, что хотят быть под его региментом.

Так Ханенко начал открытую войну с Дорошенко».

В боевых делах гетман Ханенко, действовавший фактически без поддержки «генерального заказчика» – поляков, не преуспел. После поражения от объединенного войска Дорошенко и татар, в марте 1674 года передал знаки гетманского достоинства Самойловичу, объявленного гетманом обеих сторон Днепра; сам вернулся в должность Уманского полковника.

Вскоре, получив царское позволение, Уманский полк перебрался на левый берег Днепра, расселился на территории Полтавского полка. Михаил Ханенко осел на Черниговщине, в Козельце, где жил до конца дней своих.

Слухи «о жестокостях бусурман над христианскими жителями» отвращали народ от Дорошенка, вынуждали его маневрировать переговорами, намеками и обещаниями с Россией, с Польшей. Послов к королю с предложением союза, перехватили турки, заставив Петра Дорофеевича давать малоубедительные оправдания.

Москва, стремясь закрепить скромные успехи, отправило на правобережье Ромодановского и Самойловича, сумевших возвратить под царскую власть ряд городов, дойти до Умани. Турция, летом 1674 года, ответила повторным выпадом – ее войско перешло Днестр, после пяти приступов взяло Ладыжин. Изложение дальнейших, связанных с Уманью событий, у историков рознятся.

С.М.Соловьев сообщает, достаточно кратко, о двух турецких нападениях на Умань.

«Из-под Ладыжина турки двинулись под Умань. Уманцы сдались; турки, оставя залогу в их городе, двинулись далее по киевской дороге; но уманцы, раздраженные насилиями турецкого гарнизона, перерезали его и заперлись в городе. Визирь и хан, услыша об этом, возвратились и взорвали Умань подкопом».

Н.И.Костомаров, выписками из летописей Величко, в деталях живописует долгий штурм города, после того как любимец султана Мустафа-паша разбил стан своему войску у стен уманского замка. (До наших дней место турецкого бивуака хранится в названии городского предместья Турок).

«Вместе с турками подъехали к Умани дорошенковы старшины и стали делать уманцам предложения сдаться, обещая милость. Уманский полковник Яворский соблазнился таким обещанием и отправился в турецкий стан на поклон; его объявили невольником и заковали. Умань осталась без начальника. Турки требовали безусловной покорности. По этому требованию явились в турецкий стан полковые чины, знатнейшие козаки и мещане. Турки всех объявили невольниками, а город, вместо пощады, стали истреблять. Но в Умани набралось людей немало, и были они хорошо вооружены, а город укреплен. Они стали защищаться. Тогда турки подвели под город шанцы от Грекова леса, насыпали валы и бойницы вровень с городскими, палили из пушек. И в то же время начали подводить подкопы. Взорвана была значительная часть замковой стены на левой стороне от дороги к Мене. Уманцы закладывали проломы возами, навозом, землею…,но турки подземными ходами проникли в город. Уманцы отчаянно отбивались от них с заборов, с домовых кровель, кровь потоком полилась по улицам, турки без разбора умервщляли всех. Остатки уманцев столпился около городских ворот, называемых Рашевскою брамою, и там защищались они до тех пор, пока турки всех их не побили, некоторые заползли в погреб; турки натащили туда соломы, зажгшли и всех подушили дымом. Так погибла Умань, вся дотла с церквами и народом христианским. На седьмой день от прибытия туда турок».

«Світе тихий, краю милий,

Моя Україно!

За що тебе сплюндровано,

За що, мамо, гинеш?».

Через год уманские развалины наблюдал Василий Леонтьевич Кочубей, служивший канцеляристом у Дорошенко и направленный гетманом в Турцию, по текущим делам. На обратном рути его челядник, выкрав бумаги, сбежал.

«…Кочубей, боясь возвратиться в Чигирин с пустыми руцками, прямо из Умани переехал к Самойловичу и здесь поднялся до звания генерального писаря».

В 1676 году, после долгих переговоров, усилиями московской политики кнута и пряника, Петр Дорошенко сдал полномочия правобережного гетмана своему левобережному коллеге Самойловичу и на правах почетной ссылки был переправлен в Россию; мать и братья – Григорий и Андрей - остались на Украине.

Поначалу Петр Дорофеевич просился в родной Чигирин, но после того, как в результате 1-й и 2-й Чигиринских войн, бывшие союзники-турки стерли город его детства (как и Умань!) с лица земли, проситься перестал. С 1679-го по 1682-й года был воеводой в Вятке. Остаток жизни провел под Москвой, в подаренном царем селе Ярополче Волоколамского уезда. Умер 9 ноября 1689 года на 72-ом году жизни.

Говорят, жена Пушкина, светская красавица Наталья Гончарова, - его потомок.

«Сметает время даже имена

Великих дел; могилу ждет могила

Весна сменяет новая весна,

Века бледнеют, все теряет силу».

О вреде сладкого.

Долгое время серьезной проблемой послевоенной Умани был дефицит воды. Отсутствовавший водопровод подменяли водовозные бочки на конной тяге, заправлявшиеся у специальной устроенной на главной парковой аллее будки, куда – с середины девятнадцатого века – вода подавалась по трубам от источника «Ужи».

По утрам цокот копыт по каменной мостовой измученного затяжным подъемом мерина и зазывные крики водовоза выстраивали очередь из жителей нашей округи за ключевой водой, выдававшейся в обмен на приобретенные в институтской бухгалтерии жетоны.

Во время штурма Уманской крепости гайдамаками во главе с Зализняком, в жарком июне 1768 года, ее защитники – по причине нехватки воды - вынужденно утоляли жажду вишневкой и медом. Их алкоголизированным состоянием объясняют польские историки быстрое падение неприступной фортеции.

На территории старинной твердыни, в помещениях выстроенной в 1782 году ратуши, в пору моего детства располагался – и ныне располагается – знаменитый уманский базар, собиравший по воскресным дням городских покупателей, жителей ближних и дальних сел.

Все, что вырабатывала, добывала людская энергетика, предприимчивость, трудолюбие в несладкие послевоенные годы, можно было приобрести на шумном торжище, в составлявших его фасад большей частью кооперативных магазинчиках.

Умань исстари была не только известным пограничным городом, но и важным торговым центром – беру И.Д. Яворницкого в свидетели:

«Известный в свое время богач и тщеславец польский граф Франц Силезий Потоцкий, получив в наследство Умань со многими его крепостями, обнес весь город стенами и башнями и, чтобы сделать его центром богатства и культурности, открыл в нем ярмарки. Зная, какое значение в этом случае имели для всего приднепровского края запорожские козаки, Потоцкий нашел нужным отправить от себя письмо с приличным подарком кошевому атаману Григорию Федорову, которого просил объявить запорожцам, когда они будут ехать в Польшу по торговым делам, направляться прямо в Умань, там брать паспорты, распродавать свои товары и с оставшимися от продажи идти дальше: «Как в наследственной моей вотчине Умани, по высочайшему королевскому соизволению и моим старанием возобновлены торги и ярмарки с предоставлением разных преимуществ торговцам, всех пограничных наций, то и прошу вас, ясновельможный пане, целому Кошу объявить, чтобы запорожцы, которые обыкновенно в Польшу ездят по торговле с лошадьми, скотом, воском, салом, мехами и другими товарами, отправлялись за всякими паспортами в Умань на ярмарки; оттуда, если бы там своих продуктов не распродали с паспортами управителя моего Уманского имения, пускаться и дальше, 1762 года, 18-го мая».

Со стороны городского центра к рынку примыкал дряхлеющий Николаевский собор, сооруженный к столетию войны с Наполеоном, в которой, между прочим, принимал участие уманский полк. Рядом, за сквером, в сохранившихся с восемнадцатого века зданиях василианского монастыря и школы размещалась воинская часть.

В семидесятые годы ХХ века, в пору «серого кардинала» и идеологического соловья Суслова, собор, уже использовавшийся как склад, по инициативе директора педагогического института пытались снести.

Патриоты города, цвет его интеллигенции - мой Учитель Василий Васильевич Романченко, директор второй школы, историк-эрудит Сергей Пахомович Палий, директор пятнадцатой школы Харитон Степанович Хоменко – архивными документами доказали, что храм был выстроен на собранные по подписке народные деньги. Тем самым спасли Дом Господень от бездумного приговора; впоследствии он был восстановлен.

Единожды побывал в соборе – привязался как-то хвостиком к маме в ее походе за продуктами, который она открыла посещением воскресного богослужения, взяв предварительно с меня слово никому не выдавать «секрет» (особенно отцу – воинственному атеисту). Тайный визит дал только формирующейся психике ударное эмоциональное потрясение, почти мистическое ощущение собственной слабости и незначительности, чувство подавленности.

Несмотря на общую атмосферу безверия, осталось смущение духа, с возрастом переросшее в убеждение, что следование вере предков – непременное условие связи с корнями своего народа; что вера – дело глубоко интимное, и сила ее определяется, прежде всего, глубокой внутренней приверженностью к христианским православным ценностям; что потребность богообщения не требует активной его демонстрации. (Беру в пример бывших главных атеистов, а теперь генеральных демократов, неловко крестящихся со свечами в руках).

«К Богу приходят не экскурсии с гидом,

а одинокие путешественники».

Владимир Набоков.

С приходом лета пульс ребячьей жизни учащался, насыщая ее сложными и ответственными делами, из которых наиважнейшими были регулярные грибные вылазки под началом мафусаиловых лет детского друга, милого, славного соседа Михаила Ивановича.

Непростой ритуал грибного сбора начинался с обстоятельной заготовки снеди, обязательного подъема до зари, под перекличку петухов в окрестных сараях.

«Луны сиянье белое

сошло на лопухи

Ревут, как обалделые,

вторые петухи».

Пеший переход через большой сад к Белогрудовскому лесу под светлеющим небом с исчезающими звездами, азартная тихая охоты в зарослях молодого дубняка сопровождались обстоятельными пояснениями и рассказами о жизни природы от мудрого ментора. Дело завершалось обязательным костром, на котором поджаривали на палочках кусочки ароматного сала, приготовлением печеной картошки в углях и гордым возвращением домой с полными кузовками добычи – белыми грибами, «синюками».

По вечерам доброжелательная часть соседей собиралась во дворе пообщаться, обсудить местные новости, послушать патефон - кажется, единственный трофей доставленный отцом с войны, - который ставился на подоконник и ободрял слушателей развеселыми песнями Руслановой («Валенки, валенки! Ох, да не подшиты стареньки!).

Долгое время надежный германский аппарат был основным источником развлечений, под который закупались не очень разнообразные по содержанию пластинки. После войны средства эфирного получения информации в частном пользовании не поощрялись, но с переменой житейского климата («Берия, Берия вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков») ситуация изменилась, и отец, в центральном магазине «Культовары», приобрел шикарное отечественное изделие, радиоприемник «Рекорд».

С середины июля ноздри жителей нашего домика начинал щекотать сладкий, замешанный на дымке костра, аромат – в отливающих золотом тазах, установленных на камнях во дворе, варили вишневое варенье. К этому действу мама готовилась еще с зимы, закупая и складывая в казавшейся ей потаенном месте белые холщовые мешочки с колотым сахаром, количество которого к открытию сезона, естественно, уменьшалось.

Сладкая, душистая пенка делилась по справедливости между мной и младшим братом, остывшее варенье разливалось в стеклянные банки, которые закрывались плотной бумагой с выписанной на ней датой приготовления. Дальнейшая судьба вкусной продукции, в большей степени, определялась силой тяги старшего отпрыска к сладкому, при неконфликтности мамы в ситуациях заметного уменьшения результата ее трудов.

Однажды, в очередной раз положившись на мамину покладистость, проник в трехлитровую банку с медом и, обильно пропитав им ломоть белого, пористого хлеба, отправился погулять на стадион. «Не так сладок мед, как его воруют». Тут же, с близлежащей институтской пасеки в воздух, по тревоге поднялась эскадрилья агрессивных пчел и сходу атаковала неосторожного сладкоежку.

Отмахиваясь от жалящих насекомых, рыдая и путаясь в соплях, добежал до дома, где упал на постель, опухая до неузнаваемости. Пару недель меня, немощного и временно ослепшего, выхаживала мама, выполняя одновременно и роль поводыря.

Мед с детских лет решительно не люблю.

Абрис истории – третий.

Долго приходила в себя Умань после кровавой турецкой бани 1674 года. Медленно, но заселялась, обустраивалась. Видела со своих развалин продолжение опустошительных турецких походов, наблюдала несчастное для народа – под турками – заключительное гетманство Юрия Хмельницкого, жила под правлением ими поставленного молдавского господаря Дуки.

Пережила, гетманом Самойловичем предпринятое, массовое переселение народа с правого на левый берег Днепра (известное как “великий згін”), отправляла своих жителей от ужасов жизни на поселения в Слободскую Украину.

“…великорусский священник Лукьянов, проходивши через Украину в то время, когда северную часть ее начал заселять полковник Палий, рассказывает, что когда он выступил из Паволочи…, то в течение пяти дней пути до Немирова пришлось ему идти совершенною пустынею…ни человеческого жилья, ни человеческого лица, только дикие козы, волки, лоси, медведи скитались по краю, …одичалые сады с яблонями, сливами, грушами, волоскими орехами”.

Король Ян Собесский, взявшийся за возврат украинских земель, пытался возродить правобережное козачество силами Искры (Корсунь), Абазина (Брацлав), Самуся (Богуслав) и первенствовавшего Палия (Гурко), которому, отобрав у епископа, передал в управление Фастов.

«Универсалом наметил для жительства козаков земли в Украине около Корсуня, Чигирина, Лысенки и Умани, именно там, где прежде были полки: Чигиринский, Черкасский, Корсунский, Каневский, Белоцерковский и Уманский».

Правда, решением Палия Умани, с 1686 года, была отведена лишь роль сотенного города в составе Брацлавского полка.

Народный любимец Палий стал фактическим хозяином края, его союз с Речью Посполитой сменился затяжной войной, желанием козачьего вождя перейти под руку царя. Москва в дела ставшей союзником Польши не вмешивалась, ограничиваясь скрытой помощью, контролируя ситуацию через гетмана Мазепу, который в 1693 году сообщил ревниво о злокозненных, с Уманью связанных, намерениях полковника:

«… Палей хочет оставить Хвастов и поселиться в Умани; чтоб он, поселясь там, не призвал к себе татар на помощь против поляков; призовет татар, станет воевать и разорять поляков – опасно, чтоб и этой стороны не разорил, потому что захочет писаться гетманом и с этой стороны козаков переманивать; чтоб не был он другой Хмельницкий; надобно заблаговременно размыслить, как с ним поступить? Лучше малую искру загасить, чем большой огонь тушить…».

Контроль и сдерживание, с подачи гетмана, окончились сибирской ссылкой фастовского полковника с 1705 по 1708 годы и последовавшим почитанием и мифологизацией его народом.

«А коли цар Петро зламав свою обіцянку віддати Україну Палієві за те, що може перемогти Мазепу, Палій пішов “на острови” і там живе й досі – відмоложується з кожним новим Місяцем: “Як місяць народжується, так і він молодіє; а як місяць старіє, то і він старіє”.

К началу восемнадцатого века Россия, начала перекладывать штурвал политики экспансии, отказываясь постепенно (на почти столетие) от южного и юго-западного направления, отрабатывала направление западное. В польских делах возобладал классический принцип «divide et impera» («разделяй и властвуй») в виде поддержки российского ставленника Августа Саксонского в споре за корону с прозападным Станиславом Лещинским.

После Полтавской битвы (1709 год), разрушения гетманской резиденции в Батурине и Запорожской Сичи, гетманом избрали стародубского полковника Скоропадского. Тот, тяготясь по причине преклонных лет высокой должности, постоянно исправшивал разрешения перебраться на ставшее доступным Правобережье, о чем в Петербург в феврале 1710 года (спустя месяц после смерти Палия) сообщал киевский воевода Голицын:

«Слышал я, гетман хочет просить у государя, или просил, чтоб ему дали Умань; быть может он писал, что Умань местечко малое, но это место большое и соседнее с степью, в городе с уездом будет людей тысяч пять или шесть; по моему мнению, ему Умани давать не следует, пусть живет со всеми своими делами у нас в середине, а не в порубежных местах. Умань на границе степи, нагайскими татарами, кочующими по сю сторону Днестра, и запорожцам пристанище, беспрестанно татары из Очакова приезжают туда покупать скотину, а уманцы к ним в Очаков ездят, возят лубья, доски угодья…».

Бесславный турецкий поход в 1711 году, с трудом добытый под Яссами Прутский мир лишили Россию южных завоеваний, закрепили отказ от вмешательства в польские дела.

«…в ноябре месяце того же года Киевскому губернатору князю Дмитрию Голицыну донесли, что кошевой атаман Константин Гордиенко назначил от себя в город Умань полковником некоего Поповича, которому был дан из Сичи пернач…».

Но это был, видимо, лишь эпизод – потомки старой шляхты, чтобы восстановить утраченные предками, как они полагали, бесспорные права на землю, потянулись на Украину, где бедное и бессильное население встречало их с чувством страха и ненависти. Его, как и прежде, колонизаторы приманивали и закрепляли на земле длительными сроками “слобод”, по истечению которых становившиеся бесправными хлопы подвергались нещадной эксплуатации.

Правобережье в это время являло собой совокупность нескольких самодержных магнатских государств, где первенствовали Потоцкие, Чарторыжские, далее – Ржевуские, Яблоновские. Простая шляхта либо устраивалась между этими гигантами, либо находила себе применение в разбитых на «ключи» магнатских владениях в качестве «приятелей», «резидентов», «слуг», «державцев» (нечто вроде арендаторов) и прочих «интересантов».

Магнаты, рассматривавшие короля лишь как первого среди равных, выстраивали дворцы и замки, обзаводились челядью, собственным войском - так называемыми надворными полками. В пехоту набирались немцы, поляки, конница комплектовалась из местного населения, по одному человеку от каждого податного дома.

В 1726 году Умань перешла в собственность клана Потоцких, ее владелец с 1732 года, Феликс Станислав Потоцкий, имея 400 тысяч крепостных, 70 городов и местечек, несколько сел, наибольшую прибыль получал с Уманщины, которую, по магнатскому обыкновению, сдавал в аренду.

Украинское панство, дворянство стремительно ополячивалось, переходило в католичество; простой народ погружался на дно социальной пропасти. Украинский язык сделался «хлопською мовою» (пример – уманский губернатор Младанович запретил петь украинские исторические песни), православие – «хлопською вірою».

Прямым следствием – с конца ХУІ века - польской колонизации украинского края было не только утеснение народа, но и подавление православной веры.

В 1596 году усилиями фанатичного католика, короля Сигизмунда ІІІ и подыгрывавших ему иезуитов, с применением силы была «узаконена» так называемая Берестейская уния («союз»), искусственно соединившая православную (греческую) и римскую (католическую) церкви.

Организационным смыслом греко-католической («униатской») церкви стало полное ее подчинение папе римскому при сохранении православной обрядности. Польское правительство, признав только униатов официальным представителем православия, передало им все имущество православной церкви (в том числе, Софийский собор), объявило последней войну на уничтожение, подвергло ее сторонников (в польской терминологии – «схизматиков») унижениям и преследованиям.

Основной, мощной и последовательной силой, защищавшей веру предков от разгрома и исчезновения, было украинское козачество, каждое повстанческое выступление которого в семнадцатом веке ставило целью уничтожение ненавистного униатства.

Подобную церковной, насильственную модификациию получили православные монахи-василиане. (Их первый монастырь, скрупулезно следовавший каноническим нормам основателя монашества Василия Великого (ІУ век), появился в княжестве Литовском в ХУІ веке). В итоге, василианские (или базилианские) монастыри приобрели черты католического ордена при сохранении православных обрядов и внешних особенностей православного монашества.

В Умани василианский монастырь был основан Потоцким в 1765 году, в следующем году открыли при нем василианскую школу - только ее выпускники могли стать членами монашеского ордена.

Временный отказ России от претензий на Правобережье, окончательный уход с его земель Турции в 1699 году и полная гегемония Речи Посполитой свели на нет, некогда воспламенявшие древнюю землю, козацие восстания. Им на смену пришла партизанская борьба отрядов гайдамаков, возглавляемых “ватажками” и действовавших при полной поддержке местного, “хлопского”, населения и кадровой подпитке от политически независимого Запорожья.

Впрочем, когда российские войска в 1734 году перешли Днепр поддержать в очередной раз Августа ІІІ, сопутствующий походу царский приказ надворным козакам громить имения сторонников мятежного Лещинского стал мобилизационным планом для простого люда. Мощный поток пополнения превратил подпольное движение гайдамаков в охватившее всю Украину народное восстание.

Богатый бедному не брат. В соответствии с этим по-марксистски универсальным принципом общественных отношений, войска северного соседа, после беспринципного перехода украинского «заможного» люда на сторону короля Августа, подавили первое гайдамацкое выступление.

Движение сопротивления вернулось к почти латентным формам, вспыхивая изредка искрами взаимной ненависти. В 1737 году гайдамаки напали на Умань; в 1738 году уманский губернатор обезоружил и повесил около сотни союзных гайдамакам запорожцев, в 1740 году – троих, в 1749 году – восьмерых.

Далее – инициатива в руках гайдамаков. В 1749 году они проникли в уманский замок и убили трех ксендзов; в 1750 году сожгли город. В 1761 году Потоцкий отстроил девять десятков лет лежавшую в развалинах крепость.

В 1768 году на съезде в городе Баре (ныне – Винницкая область), в ответ на решение сейма уравнять в правах православных и униатов, сложилась конфедерация польских магнатов, чьи антиправительственные выступления сопровождались расправами над православным населением. Россия прислала войска в помощь Станиславу Понятовскому, последнему польскому королю (и одному из первых любовников Екатерины ІІ); украинский народ ответил вторым взрывом восстания гайдамаков – так называемая Колиивщина (от слова «колья»).

«Начало восстанию положил Максим Зализняк, запорожец. Он оставил уже войсковое житье, находился на послушании в монастыре и готовился поступить в иноческий чин. Поругание православной веры, избыток людских беззаконий вызвали его в мир».

Недалеко от Чигирина, под стенами Мотронинского монастыря, в урочище Холодный Яр Зализняк заложил стан. Представил единомышленникам грамоту императрицы (подложную), призывавшую народ к восстанию, к истреблению мятежных ляхов.

Народ, возбуждаемый к тому же проповедями и призывами монахов, со всех сторон стекался к Зализняку. На рассылаемые воззвания поднялись, двинулись в освободительный поход тысячи – взяли Смелу, Лисянку, подошли к Умани.

«Як та хмара, гайдамаки

Умань обступили

Опівночі; до схід сонця

Умань затопили…”

В городе главным управителем (губернатором) был Рафаил Младанович, кассиром – Рогашевский. Пара высших чинов между собой не ладила, постоянно направляли доносы друг на друга владельцу города, киевскому воеводе Потоцкому.

Потоцкий, незадого до подхода гайдамаков, прислал разобраться с ситуацией некоего Цесельского, от которого городские управители узнали о доносах; не греша один на другого, заподозрили сотника надворного полка Ивана Гонту.

Иван Гонта, выходец из селян, родом из соседнего с Уманью села Россошки. Был любимцем Потоцкого, получил от него во владение два села. По заданию воеводы занимался расселением слобод, часто выезжал к нему, чем и навлек на себя подозрения в доносительстве и требование от двух мздоимцев выплатить сто злотых за должность сотника..

В разгар выяснения отношений от Барской конфедерации пришло требование к киевскому воеводе выслать на подмогу всю милицию и козаков. Потоцкий распорядился иначе – велел Цесельскому всех козаков поставить на стражу в степи, над рекою Синюхою, составлявшей границу с Россией; руководителю конфедератов написал, что вместо козаков, которые не будут охотно биться с русскими, он приказал сформировать из шляхты конную и пешую милицию и отослать с трехмесячным жалованием в Бар.

Цесельский, Младанович и Рогашевский, чтобы не истощать казны, назначили чрезвычайный побор с козаков (это в условиях полыхавшего восстания!). Уманские козаки под началом сотников Дуски (старшего), Гонты и Яремы, во исполнение приказа, стали над Синюхой, где Гонта предложил Дуске перейти к восставшим; тот отказался со словами: «Семь дней будете пановать, а семь лет будут вас вешать и четвертовать».

После неожиданной смерти Дуски Гонта занял его место, но тут же был вызван в Умань, куда дошли слухи о его изменнических намерениях. Сотник прискакал в город и был сейчас же окован, а на другой день его уже вели на площадь вешать. Выручила жена начальника, полковника Обуха – по ее поручительству Гонту освободили и отправили на степные рубежи.

По дороге Гонта вернул в Умань приставленных к нему полковников, сам же с отрядом козаков отправился в Греков лес, к расположившимся там табором повстанцам. Под ставшей известной липой договорились с Зализняком о совместных боевых действиях, крепко вывили.

Ближе к ночи комендант крепости Ленарт доложил вновь ставшему старшим Младановичу (Цесельский бежал), что пьяные козаки ночуют в фольварке, предложил их перебить. Перепуганный губернатор вместо этого переслал гайдамакам подарки с просьбой о достойной капитуляции. Гонта и Зализняк подарки приняли, но переговоры отложили до утра.

Утром, во главе своего войска, они подъехали к крепостным воротам, к переброшенному через ров мосту. Ленарт зарядил четыре пушки, приготовился к залпу, но Младанович стрелять запретил; шляхта закрыла жерла стволов своими телами, отогнала артиллеристов. В результате поспешных переговоров о капитуляции Младанович договорился о сохранении жизни только шляхте и католикам – затем, вместе с ними, отправился в костел.

Дальнейшее историки называют «Уманской резней». Повстанцы бросились в город, вырезали все еврейское население. Дошли до милиции, назначенной в Бар; покончив с нею, пошли в костел и начали вытаскивать оттуда мужчин, женщин, детей.

«Разъяренная толпа бросилась убивать и мучить всех: их кололи копьями, резали ножами, рубили саблями и топорами, не разбирая ни пола, ни возраста.

…Перерезали в базилианском монастыре духовных и учеников находившейся там школы».

«…Того лиха

Не було ніколи,

Що в Умані робилося.

Базіліан школу,

Де учились Гонти діти,

Сам Гонта руйнує».

Кажется, в поэме «Гайдамаки» великий Шевченко применил поэтический вымысел, описывая убийство Гонтой своих двух детей от жены-униатки, обучавшихся в василианской школе. В частности, оставшийся в живых губернатор (это - по одним сведениям, по другим – он вместе с Рогашевским погибли), якобы упоминая в письме о своем, также выжившем сыне, однокласснике детей Гонты, не подтверждает описанного поэтом события.

Восставшие провозгласили ( по Н.И.Костомарову) восстановление Гетманщины, избрали Зализняка гетманом, Гонту – полковником. (По С.М.Соловьеву Зализняка объявили воеводой киевским, Гонту – брацлавским).

Царский генерал Решетников, узнав об уманских событиях, направил к городу отряд донских казаков, под командованием полковника Гурьева, по кличке «Кривой». Офицер обманом выманил вожаков восстания в ближнее село Городецкое, пригласил к участию в походе против барских конфедератов при условии роспуска козачьего войска. После обильного возлияния в честь предстоящей кампании, друзей повязали – Зализняка отправили в ссылку в Томск, Гонту передали полякам, содравшим с него, живого, полосами, одна за другой, кожу.

Как пишет В.О.Ключевский, - «Бунтари…вырезали Умань; фанатизм греческий и холопий, как выразился о восстании король Станислав, боролся огнем и мечом с фанатизмом католическим и шляхетским. Русский бунт погасили русские же войска».

Кличка.

Уманская глава моей жизни открылась с устройства на продолжение учебы в первый класс начальной, украиноязычной школы номер девять, занимавшей два небольших одноэтажных строения на Софиевской слободке.

Выбор места обучения определился, прежде всего, его близостью к месту проживания: всего пути – через стадион, пасеку, мимо «профессорского» дома и (самое опасное место!) через улицу Третьего Интернационала. Кроме того, язык обучения был привычен мне после трех месяцев учебы в сельской школе, в покинутой мной Верхнячке.

«В начале жизни школу помню я;

Там нас, детей беспечных, было много;

Неровная и резвая семья».

С присущей детству непосредственностью быстро вписался в «первоклассный» коллектив, стал его приметной фигурой, более преуспевая в учебе, чем в поведении.

На первых порах подъему к вершинам исходных знаний мешала неаккуратность в чистописании – писание текстов перьевой ручкой, с регулярным ее обмакиванием в чернильницу, давали корявый набор линейных фигур и обилие клякс в оснащенных промокашками тетрадках. Немало сил потратила мама, обладавшая изумительной четкости почерком, чтобы передать старшему сыну приблизительный повтор ее дара, приучить «грязнулю» к аккуратности в письме, вывести к концу первого года учебы (и до четвертого класса!) в триаду классных лидеров-отличников.

На почти полувековой давности фото, сделанного у фонтана «Семиструйка» в парке «Софиевка», вижу себя худющим подростком в клетчатой рубашке с перекошенным пионерским галстуком, с оттопыренными ушами и запотевшим от быстрого бега лицом, с вытаращенными глазами от еще не ушедшей боязни опоздать к началу премиальной съемки лучших учеников третьего класса.

Рядом достойно себя представляют безукоризненные в учебе и поведении одноклассницы, и среди них - приписывавшийся мне общественным мнением класса объект увлечения, Люда Котенко.

Скоро обзавелся закадычным дружком, Васькой Полищуком, жившим на слободке, неподалеку от школы. По очереди ходили друг к другу в гости, к радости каждой принимающей родительской стороны усердно, на пару, готовили уроки.

С завершением зимы бегали вместе на Верхний пруд смотреть, как рубят большими кубами подтаивающий лед и вывозят телегами в городские ледники. С приходом весны пускали бумажные кораблики в ревущем потоке темной талой воды, мчавшейся по рукотворному рву в тот же пруд.

«В раннем детстве я любил

Тихий зал и шум на воле,

Полночь в безднах из светил

И росинки в поле».

Вместе со всем классом ходили в лес за первыми весенними цветами – подснежниками, рястом, ландышами, фиалками. Плечом к плечу стояли в дисциплинированном ряду октябрят, декламирую пионерскую клятву, когда старшие товарищи повязывали нам красные галстуки. Будучи постарше, в компании со слободскими подельниками, пасли коз на обочине аэродрома; вооружившись самодельными саблями, винтовками, деревянными «гарматами» играли «в войну».

«Вместе рубили белых саблями на скаку,

Вместе потом служили в артиллерийском полку».

Гордостью школы был большой, всегда ухоженный и облагороженный детскими руками сад. Каждую весну деревья обрезались, обкапывались, белились известью, на них – без применения препаратов – уничтожались личинки гусениц. В эти же дни классы выходили на массовые посадки саженцев, установку скворечников.

Наша любимая учительница, из девятнадцатого века родом, наша добрая баушка Мария Семеновна вся без остатка растворялась в святом деле обучения и наставления на путь истины разнородных “киндеров”, возвращала отступников на путь знаний и послушания.

Почти все внеурочное время посвящала разработке сценариев, подготовке ученических концертов с хоровым и сольным пением, танцами, театрализованными представлениями. От нее, с первых дней пребывания в школе, получил бессрочный ангажемент на самодеятельное лицедейство как чтец-декламатор, с репертуаром преимущественно басенного жанра, который постоянно и очень ответственно наращивал.

Во втором класее, на новогоднем карнавале, уже как заметная величина артистического цеха, в изготовленном мамой марлевой блузе зайчика-побегайчика был занят в нескольких номерах программы, за проявленную даровитость сорвал заслуженные рукоплескания.

Вечером, по завершению праздничного представления, все участники веселья, под строгим контролем взрослых отправились на прогулку в парк. За венецианским мостиком, где через верхний край шлюзовых ворот, из-под ледового покрытия Нижнего пруда сочилась, наполняя, отощавшую Каменку вода, с другом Василием приступили к резвым и небезопасным “герцам” по усеявшим речку валунам.

В эти роковые мгновения сверху, из толпы зрителей, залпом прозвучало одно-единственное слово, оказавшее судьбоносное влияние на мою последующую детскую жизнь. Валька Мазур, из третьего класса, вдохновленная торчащими из-под шапки длинными маскарадными ушами, назначила мне кличку: «Зайчик!».

Прозвище практически вытеснило из общения со сверстниками имя, сравнение с пугливым, беззащитным животным очень огорчало, и напрасно, – могло быть, как выяснилось, гораздо хуже.

В следующие новогодние праздники давали сценическую интерпретацию басни Крылова «Квартет».

«Проказница – Мартышка,

Осел,

Козел

Да косолапый Мишка

Затеяли сыграть квартет».

Так вот – в сценической реализации классика исполнял роль Осла.

Через много-много лет, в начале нового столетия, после долгого отсутствия совершил паломничество в город детства, неспешно прошелся по его улицам, скверам, по красавцу-парку.

С высоты прожитых лет и обретенных исторических знаний новыми глазами взглянул на издавна знакомые места, соотнес их образно с происходившими здесь в стародавние времена событиями.

Перебрал в памяти сцены полувековой давности с навсегда детскими лицами друзей, одноклассников, с неизменными – добрыми и приветливыми – лицами взрослых, со счастливой обстановкой надежного и обаятельного детства.

Легкая грусть тонким флером обволокла душу, сердце защемило – все это было, было, было…

«Сколько дней прошло с малолетства,

Что его вспоминаешь с трудом.

И стоит вдалеке мое детство,

Как с закрытыми ставнями дом».

В тексте использованы:

1) цитаты из А. Пушкина, В. Брюсова, С. Городецкого, Т. Шевченко,

К. Бальмонта, Ш. Руставели, Б. Корнилова, А. Блока, С. Маршака,

Н. Стефановича, К. Симонова, Д. Байрона, афоризм В. Мельникова,

выдержка из «Украинской мифологии», отрывки из старинных

украинских песен;

2) выдержки из трудов Н.И.Костомарова, С.М.Соловьева,

И.Д.Яворницкого, А.Я.Ефименко; компиляции их работ,

а также В. Смолия и С. Степанкова, В. Ключевского.

Киев – Новоселки 22 июня 2005 года.