Из цикла "Ленинград,  ЛЭТИ, шестидесятые."

А. Головцов

Любовь моя  - Ленинград.

 

Среди представленных в зримых формах и красках экспонатов внутреннего музея воспоминаний есть один, особо значимый и дорогой, поступивший в  экспозицию сентябрьским утром шестьдесят четвертого года.

…По рассекающей надвое Аптекарский остров улице профессора Попова движется невзрачный юнец провинциальной наружности. В нагрудном кармане  мешковатого пиджака - новенький студенческий билет, на лице - остатки нервической бледности от перенапряжений вступительных экзаменов, в глазах - благоговение и восторг.

С растущих за оградой сквера кленов падают желтые листья, шелестит обложной дождик - традиционная цветомузыка питерской осени. Под ее аккомпанемент спешу бодрым шагом на лекции в альма-матер, Ленинградский  электротехнический институт имени В.И. Ульянова (Ленина) : сокращенно - ЛЭТИ.

"Приметы каждой осени просты,                   Сурово смотрят тучи на людей,

Обычные, привычные приметы.                        Над городом висят, как на канате.

Деревья в срок сдают свои листы,                   Надолго расписание дождей

Грустят о них зеленые поэты.                         Составлено в небесном деканате".

В том году пресеклось отрочество, завершилась его школьная составляющая. Как отрок здравоумный, за пару лет до неизбежного перелома жизнеустройства занялся домашним усилением  получаемых в школе знаний - начал готовить себя к поступлению в институт.

Благородный принцип равных возможностей в получении высшего образования, доступного и бесплатного, был капитально заложен в механизм действовавшей в те годы общественной системы.

Получение его определялось не имущественным цензом родителей претендента, не звучностью их положения. Успех дела решали основательность школьных знаний, природные данные, сила духа и психики, темперамент и честолюбие.

При таком благорасположении супердержавы  к своему младому племени миграции его наиболее беспокойных представителей с неленивыми мозгами  к местам обретения интеллектуальной профессии было явлением заурядно-естественным.

Мной также "овладело беспокойство, охота к перемене мест" - родителям, предоставившим "карт-бланш" в реализации осмысленной перспективы, огласил вызревшее решение отправиться  в город мечты и атаковать твердыни престижного вуза.

 По-крестьянски сдержанный в тратах отец выделил денежное вспомоществование, мама собрала котомку, благословила. Отправился их старший сын в дорогу дальнюю - в сторону полнощную, в края гиперборейские, в земли ингерманландские.

"Ингерманландия! Ингварь-Игорь

Дал тебе имя, край непочатый".

Была славной охота. Вместо затребованных шестнадцати баллов добыл девятнадцать, и был безоговорочно зачислен в состав студенческой гильдии.

Центром и смыслом жизни, местом будущих взлетов и падений, удач и разочарований, взросления, обретения на всю оставшуюся жизнь друзей и диплома инженера  стал институт с  его архитектурным символом - обвешанным башенками для винтовых лестниц главным корпусом.

В нем, за неординарного абриса стенами, за просторным - во весь угловой фасад - стрельчатым окном, хранился  священный камень - гранит науки, о который точил зубы в течение шести, искрой мелькнувших студенческих лет.

"Низкий  дом с голубыми ставнями,

Не забыть мне тебя никогда, -

Слишком были такими недавними

Отзвучавшие в сумрак года".

 

 

 

 

 

 

Лиха беда начало.

Как свидетельствует богатый опыт поколений для студента определяющими и решающими являются первые два года учебы. В этот период незрелый организм юниора привыкает к сверхнагрузкам, перестраивается на прием и обработку громадного количества информации.

Только преодолев этот важный этап становления, пройдя контрольные засеки (экзаменационные сессии!), не оступившись и не выпав из строя, может  зачисленный в институт молодой человек считать себя состоявшимся членом студенческого братства.

Лишь завершив успешно второй курс, может оперившийся студент по-настоящему расслабиться, позволить себе казаковать в лучших традициях студенческой вольницы  -   "От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия -  всего два раза в год".

В ЛЭТИ, как положено солидному техническому вузу, в исходной полосе препятствий был особой крепости редут, одоление которого  означало для многоборца окончательную регистрацию в институтской среде - кафедра высшей математики.

В синедрионе ее мудрецов primus inter pares - первым среди равных - был многоумный и неповторимый Илья Александрович Назаров. Высокий, кряжистый мужик, с крупными чертами лица, решительно выдвинутой нижней челюстью. "Наука, подобно дикарю, превосходно скальпирует тех, кем овладевает", голомозый череп преподавателя был всегда ухожен - до блеска выбрит.

Вторым эшелоном бастионных служителей стояли ассистенты. Милейшая, с неизменным ридикюлем и по-суфражистски размашистой походкой, Кира Николаевна Маскина  заумные и нерациональные подходы к решению задач оценивала присказкой  - "забивать хронометром гвозди". Ее коллега, Олег Иванович Лось, кроме математики, имел соответствовавшее фамилии увлечение -  забеги на сверхдальние расстояния. Во время пробега Ленинград - Москва простудил лицевой нерв, долго пугал застывшей гримасой.

Об обслуживаемые могучей кучкой укрепления били лбы поколения студентов, в руках этого трио четыре семестра трепетала моя судьба, успокоившись только в тихих заводях третьего курса.

Если в делах учебы поведение, поступки студента находятся под постоянным контролем и оценкой, то вне стен вуза только  сила духа и самоконтроля не дают ему сбиться с праведного подъема к вершинам знаний. Ибо ждет его на нем неизбежное для первых шагов пути томление духа, подстерегает и испытывает искушениями дьявол.

 Каждым нервным отростком помню, как  психическая подавленность (у  англичан - сплин, у венецианцев - смара, у русских - хандра)  вползала в душу вязкой смолой тоски по прошедшему, горечи настоящего и  неуверенности в будущем.

Казались безмерно требовательными - до жестокости - преподаватели, нелюдимыми однокурсники, раздражала заносчивость коренных ленинградцев. Давила  непривычная обстановка большого города, неустроенный быт, тянуло назад - на родину.

 Масла в огонь подлила Эдита Пьеха, на концертах которой побывал несметное число раз. Незримые тиски сдавливали сердце, комок подкатывался к горлу, когда певица начинала бередить раны:  "Где-то есть город, тихий как сон".

Хотелось бросить все, перелететь за полторы тысячи верст в милый город детства Умань, вернуться в родную школу, встретиться с друзьями, учителями, зажить прежней жизнью.

"Ночью из дома я поспешу,

В кассе вокзала билет попрошу:

"Может, впервые за тысячу лет

Дайте до детства плацкартный билет".

Но, увы, соловьем залетным пролетели веселые годы, счастливые дни. Канули в Лету, были - и нету. Обливался горькими слезами отчаяния в полумраке концертного зала, жизнь виделась бессмысленной и законченной.

"Тихо ответит кассирша:

"Билетов нет, билетов нет…".

 

 

 

 

 

Интимные душевные метания пресекались свойственными возрасту вызревания импульсивностью в поступках, самоуверенностью, максимализмом. Присущая юности природная дисгармония, когда желания и стремления развиваются раньше воли и силы характера, сослужила мне не одну плохую службу в неоднозначных ситуациях принятия решений

Не раз недремлющий Мефистофель льстил, уговаривал, подталкивал продемонстрировать качества настоящего мужчины, которых и в помине не было.

Во время вступительных экзаменов попал в силовое поле влияния двух ветеранов, не сумевших с первого захода перебраться на второй курс из-за неудовлетворительного знания  математического анализа.

Раскинулся вектор по модулю пять,

В строю логарифмы стояли.

Товарищ не смог производную взять,

Ему ассистенты сказали:

 

"Анализ нельзя на арапа сдавать,

Профессор тобой недоволен.

Изволь теорему Коши доказать,

Иль будешь ты с курса уволен".

 

Досрочно вернувшись с каникул, неудачники вяло и как-то безразлично готовились к пересдаче экзамена. Женя  -  коренной новгородец, с русыми, рассыпчастыми волосами и синими глазами, добрый и простой - иногда заглядывал в конспект лекций. Другой, Рудик, до этого не снисходил, ибо  проходил по статье непризнанных гениев. Чтение учебников подменял безмерными фантазиями о вершинах науки, которые ему - при желании - покорятся.

Анфан  тэррибль, дитя порока, "питием многим и женщинами увлекался, мало о научении своем  прилежал". Гордился баритонального оттенка голосом, распевал под настроение отрывки из оперных арий. На состояние носимых вещей особого внимания не обращал. Укладываясь спать, ботинки ставил под кровать,  носки - в угол.

Старожилы взялись за воспитание  податливого абитуриента. Рассказывали мифы и легенды студенческой жизни, прославляли ее героев, их подвиги.

"Приглядываясь, приняли решенье

Отменно обработать новичка,

Как ястреб молодого петушка".

Заговорили о возможном церемониале посвящения в студенты. Показали снимок процедуры - лоснящиеся в бликах свечи  ягодицы лежащего на столе,  лицом вниз, неофита, занесенные для ударов по ним алюминиевые ложки. Рядом - авторитет, читающий свод правил с кодификацией разборок "по понятиям" между студентом и преподавателем: "…накажи Иуду-предателя в лице преподавателя".

После первого, на отлично сданного мною экзамена по химии Рудик потребовал уважить традицию: выставить бутылку водки и осушить полный стакан. Искуситель подтолкнул к беде, не дал оценить последствия поступка. "Взяв на грудь" непосильный груз, вошел в пике, из которого с трудом выкарабкался.

 После испытанного потрясения, как черт от ладана, бегал от соседей по комнате до окончания вступительных экзаменов. Контакты свел к минимуму, уходил очень рано, приходил ближе к полуночи.

В начале учебного года встретил Женю в институте. Узнал горестную весть, что повторная сдача экзамена по математике не удалась, что гордый Рудик презрел низменные страсти и на испытание  не явился.

"Хотел доказать, но сознанья уж нет,

В глазах у него помутилось.

Увидел на миг тот несчастный билет,

Упал, сердце в ноль превратилось

 

К нему подбежали с корнями в руках,

Стараясь привесть его в чувство.

Профессор сказал, покачав головой:

"Вот кара небес за беспутство".

 

От академической задолженности до долга перед Родиной - один шаг.  По случаю мрачного зигзага судьбы несостоявшийся студент и будущий солдат пригласил на "файв-о-клок", отвальную.  Возобладала жалость, отказать не хватило воли.

Как говорят в галицийском крае на выверенном украинском языке, "компанія була маленька, але дуже гонорова."  Мы с Женей, и пан Рудик в окружении двух баядерок. Беззаботный ферт   не грустил, пел романсы, читал Северянина - "Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском".

В разгар ужина прискакал гонец с  вестью, что на проходившие в красном уголке танцы прорвались парни с фабричных окраин. Составилось ополчение, в составе которого петушком суетливым отправился на злую сечу с порушителями устоев. Руками размахивал недолго, из сражения выключил мощный боковой удар крышкой от бидона - "И боец молодой  вдруг поник головой /Комсомольское сердце пробито".

На следующий день перекрытый повязкой глаз сделал меня самой видной фигурой в аудитории. Активно работал, демонстрировал благонравие и  граничащее с угодливостью рвение.  Действующим глазом пожирал преподавателя, ловил на лету и заносил в конспект каждое его слово.

 Перед длинной и зеленой, как моя похмельная грусть, доской вышагивал, почесывая свой глянцевый сфероид, доцент Назаров. Гроза нерадивых студентов баял о дифференциальном исчислении, временами  бросал в сторону инвалида саркастические взгляды-молнии.

Наигранная прыть ушла, улетучилась, "как сон, как утренний туман". Завибрировал от ужаса, словно тростник, ветром колеблемый. За иронией лектора усмотрел скрытые беды, зияющие глубины пропасти, куда паду после первой встречи с ним на  экзамене.

Жизнь тряхнула, бросила вызов. Подверг себя уничижительным самобичеванию и самоистязанию, очистился. Облачился в рубище смирения,  оковал себя веригами праведности, погрузился в учебу. Все свободное от институтских занятий  время, все выходные дни проводил в читальном зале со стрельчатым окном.

Пришла первая экзаменационная сессия. Первые испытания, первые потрясения бедой и счастьем.

Голгофа тысяч и тысяч страдальцев, бывших студентами. Космические перегрузки взвинченной нервной системы, лихорадочные гонки, переписывание пропущенных лекций, скорострельное заучивание материала.

Заготовка шпаргалок - отдельная, ждущая своего исследователя, отрасль знаний, сочетающая искусство рукоделия и  изыски новейших технологий.

Умение контакта - глаза в глаза - с экзекутором. Великое мастерство лицедейства, обольщения и отвлечения его  от вопросов билета к проблемам быта.

       Искусное прямодушие ответа замирающим, взволнованным и срывающимся (от любви к предмету) голосом.

Таяние сердца в ожидании вердикта, слежение за перемещением ручки мучителя  в зачетной книжке.

По всем предметам был аттестован на «отлично». Кроме высшей математики, где получил четверку.  Назаров был суров, но справедлив.

 

Квартира на Достоевского.

После "маленьких трагедий" первого семестра получил от земляка и однокурсника Валерия Чихмана лестное предложение стать на постой  в абонируемом им жилье  по улице Достоевского. В результате передислокации сменил койку (в комнате на семерых первокурсников!)  в неблизком пригороде Шувалово на продавленный диван в коммунальной квартире в центре города. (Будущий друг занимал сообразную телу атлета двуспальную кровать).

Пытливый, в меру романтичный Валерий обставил новоселье предварительным  экскурсионным выгулом новопоселенца по  близлежащим окрестностям, дал мне оценить богатство экспозиции под открытым небом, сочетание величия архитектуры с красотой и ухоженностью городского пейзажа.

Знаменитые улицы и набережные, соборы и музеи, дворцы и памятники, парки и   скверы - все освященные историей, живописью  и языком классики, виденные в кинофильмах  места стали близкими и доступными.

"Давно стихами говорит Нева,

Страницей Гоголя ложится Невский.

Весь Летний сад - Онегина глава,

О Блоке вспоминают острова,

А по Разъезжей бродит Достоевский."

 

 

 

 

 Прожил здесь год (еще год - на соседней Пушкинской улице). Максимально использовал - воспитывающие и возвышающие - возможности великого города-красавца. С местечковой обстоятельностью брал, потреблял, впитывал окружавшее меня богатство, старался ничего не упустить.

С вездесущим сожителем устроились в секцию социологических исследований театра, получили два места в бенуаре Малого театра оперы и балета. В антрактах анкетировали зрителей, выясняли их вкусы и предпочтения - пахали, бороновали на ниве отечественной культуры.

Было рукой подать до Русского музея, где стал завсегдатаем, подружился с милыми старушками, смотревшими за порядком в залах.  С конспектом в руках, картина за картиной, изучил его экспозицию. Величие и безбрежность Эрмитажа подобным  образом осилить не смог, но многое успел.

С младых ногтей был книгочием, мечтал о собственной библиотеке. Близость места проживания к насыщенным книгопродажей Невскому и Литейному проспектам раздула тлеющий уголек мечты в страстное пламя библиофилства.

Богатства книжных развалов, букинистических магазинов, оборудованных под дешевую распродажу подписных изданий киосков манили, завлекали, требовали новых и новых условно свободных денежных средств.

"…есть два вида книжного червя. Один вид, известный энтомологам

 под названием Sitodrepa panicea, точит книгу. А другой вид -

Homo sapiens, которого пожирают книги".

Охота пуще неволи. Использовал для расширения библиотеки нетривиальные подходы. Приглашаемым на дни рождения гостям тонким намеком указывал на недостающие в коллекции книги, облегчал проблему подбора подарков.

 Перепечатывая на экспроприированной у отца пишущей машинке лекции, делал несколько закладок. Претендующие на копии сокурсники, предварительно ознакомившись со списком недостающих книг, получали требуемый конспект в обмен на адекватное количество печатных изданий.

К концу институтского срока стал счастливым обладателем обильного и многообразного собрания книг. За это рукотворное чудо, за полученные первые оттенки общей образованности во многом обязан проживанию в центре чтимого города.

"Спасибо, ленинградские дома!

Белея кораблями на причале,

вы мне ключи вручали, выручали;

всегда вы были доброта сама.

Спасибо, ленинградские дома !"

Как утверждали старожилы, до революции меблированные комнаты нашего дома служили целям бытового обслуживания мужского населения города. Этой функции соответствовала  внутренняя планировка помещений - вдоль длинной кишки коридора ветвились небольшие спальные отсеки. В конце ее был аппендикс из трех комнат, одну из которых занимали мы с соратником.

Замечательной особенностью нашего быта было отсутствие контроля со стороны хозяев, живших за Казанским собором. Встречались с ними раз в месяц за праздничным столом, который хлебосольные ленинградцы накрывали по случаю получения тридцати рублей платы за сдаваемую комнату. Кажется, деньги эти полностью покрывали  расходы на застольное общение со студентами.

Центрального отопления в доме  не было, спасала небольшая печурка. Когда кончился запас дров, бегали по соседним дворам в поисках горючих материалов.

Солидный возраст строения подтверждали полчища крыс, которые по ночам выбирались из нор и бродили по кухням. На первых порах пытались бороться с наглыми пасюками, составили фантастический проект добыть воздушное ружье для отстрела мерзких тварей.

 

 

 

 

 

 

Надеялись по наивности на молодого Сидора, кота соседей-пенсионеров. Но у того разыгралась мартовская "ломка", спешно вызванный специалист затолкал зверя - хвостом наружу - в валенок и взмахом сапожного ножа перечеркнул наши надежды.

Вторыми соседями была  бездетная пара - Аня и Жорж. Супруг занимал видное материальное положение, рыл землю на Серафимовском кладбище. Домой приходил большей частью на "рогах", на возмущенные крики  супруги что-то невразумительно "мычал" в ответ.

Как говорят металлурги, - "Наша сила  в плавках". Из-за потери мужем боеспособности, любострастной  Анне ничего не оставалось, как только  бросать завистливые взгляды на вызывающе-рельефные мышцы Валерия, без видов на успех оценивать крутые бедра юного мустанга.

      Однажды, среди недели, уехал на пару дней к родителям в Брянск. Как назло, в это время райвоенкомат спустил в деканат директиву проанализировать испорожнения у военнообязанных нашего курса.

      Возникла угроза, что откроется мое отсутствие, что за пропуск занятий без уважительных причин лишусь стипендии.

Телом своим, его внутренними органами прикрыл  Валерий легкомысленного друга - отнес в лабораторию два комплекта исходных материалов, один из которых подписал моей фамилией.

      Анализы, кстати,  показали прекрасный результат.

После первомайских праздников по Неве пошел ладожский лед, дни становились длиннее, ночи - короче. Лекции, занятия сменились контрольными работами, зачетами, суматошной подготовкой к экзаменам - "…когда я в комнате моей пишу, читаю без лампады, / И ясны спящие громады пустынных улиц".

Бурно, в полном соответствии со значимостью события, отмечали успешное завершение первого курса. После обстоятельной вечеринки в нашей келье, куда втиснулась почти вся группа, отправились по Невскому проспекту  в белые ночи.

"Бело вокруг. Белы дома, река бела.

Все - от Фонтанки до предместий.

                                                                                              Ночь белая,             

ты отложи свои дела,

Давай пойдем, побродим вместе".

Центр города шумел, сверкал, веселился. Счастливых студентов дополняли толпы выпускников средних школ -  на городских магистралях, площадях  продолжались выпускные балы.

Бродили по набережным. Пели под гитару менестреля Денисова на стрелке Васильевского острова. Плавали на речных трамвайчиках по Неве, танцевали в сухом фонтане в сквере возле Эрмитажа.

Когда запасы выпивки иссякли, но количество осевших в головах студентов спиртных паров было достаточным для развеселого гуляния до хронологического рассвета, опытный в делах застолий Шебанов предложил освежиться. Бросаться в Лебяжью канавку было, по меньшей мере, безрассудно, поэтому инициатор процедуры повел смельчаков через Кировский мост к Петропавловской крепости.

Счастливые трусов не наблюдают. Дюжина голых студентов, перевалив через валуны,  прыгнула в невские воды и через мгновение выпрыгнула на берег.

"Ой ты, мама, мама, мама родная,

До чего ж вода в Неве холодная…".

Купальщики вмиг отрезвели, веселье ушло, настроение пропало. Вновь поднять его не было возможности. Во времена государственной монополии на производство и продажу алкогольных напитков купить их можно было только с одиннадцати утра до семи вечера (за исключением нестандартных вариантов - швейцары ресторанов, таксисты, вокзальные офени).

 

 

 

 

 

 

 

Неудачная операция.

По завершению первого курса весь июль отрабатывал обязательную трудовую повинность на новостройке студенческого городка на Ново-Измайловском проспекте.

В один из дней трудовых буден комитет комсомола снял со строительных лесов наиболее крепких ребят и направил  в помощь оперативной группе, занятой охотой на фарцовщиков. Так именовались пренебрегавшие трудом граждане, выкупавшие у иностранных туристов остродефицитные носильные вещи с целью последующей, с выгодой для себя, перепродажей. Тогда подобные операции назывались спекуляцией, ныне - достойнейшим бизнесом.

Традиционными торговыми партнерами в проводившихся сделках выступали финны, приезжавшие на выходные дни отвлечься от действовавшего в их стране "сухого закона". С целью  увеличения требовавшейся для телесного расслабления наличности везли ходовой товар. Иногда, по предварительной заявке,  в больших количествах.

С товарищами по оброку прибыли в Куйбышевский райком комсомола, располагавшийся в бывшем дворце Белосельских-Белозерских - карминного цвета здании на углу Невского проспекта и Фонтанки,  с обрамляющими вход парой кариатид в виде Атлантов.

Дворец построен в середине восемнадцатого века князем Шаховским (Смоленско-Ярославская ветвь Рюриковичей - трудился в Малороссии, был полициймейстером, членом Синода). Позже дворец перешел к князю Белосельскому-Белозерскому (Владимиро-Суздальская  ветвь Рюриковичей - переводчик русских поэтов на французский).

 С 1898 года особняк стал собственностью царской семьи. Жил великий князь Сергей Александрович, затем  племянник  Александра ІІІ князь Дмитрий Павлович - участник убийства Распутина.

Старший группы, студент кораблестроительного института Миша Куликов сообщил резервистам, что по агентурным сведениям в одном из номеров гостиницы "Европейская", занятым жителем страны Суоми, обнаружено подозрительно большое количество "шмоток".

Поставил задачу, четко расписал действия на каждом этапе операции. Он фиксирует подозрительного чухонца на выходе из отеля, следует за ним. Наша команда сопровождает составившийся дуэт до совершения обменной операции. В момент  задержания нарушителя социалистической законности дружно  подбегаем на помощь и в дальнейших разборках выступаем в качестве свидетелей.

Поначалу все шло, как по писанному. Сели на хвост гостю, проследовали за ним к Гостинному Двору, перешли  Аничков мост, завернули на улицу Рубинштейна в сторону знаменитого перекрестка "Пять Углов".

Там иноземец пересекся с шустрым молодым человеком, поменял товар на денежные знаки, и в темпе вальса засеменил в сторону Фонтанки.

На пути отечественного спекулянта стал наш пинкертон.  Привыкший к резким поворотам судьбы противник немедленно "сбросил" улики. Михаил потянулся за "вещдоками", получил сильнейшего  "пенделя" и распластался на тротуаре.

Много было докуки, да не пришло в руки. Мы и глазом не успели моргнуть, как удачливый фарцман ушел  дворами.

Перефразируя, с нарушением рифмы, классика:

"В Ленинграде городе, у Пяти Углов

Получил по "тухесу" Миня Куликов".

 

Пессимист Лузин

Коля Лузин поступил в институт, имея на то преференции как бывший воин срочной службы. Учеба ему давалась непросто, экзамены преодолевал с напряжением, со значительными нервными потрясениями.

Быстро впадал в отчаяние, самую микроскопическую неудачу переводил в разряд драмы, видел в том предписание судьбы.

 

 

 

 

В период Карибского кризиса (октябрь шестьдесят второго года) в составе воинской части на Кубе ждал решительного приказа, который, к счастью, не поступил. Оттуда  привез своей возлюбленной контрабандные американские джинсы - большая редкость по тем временам.

Вместе с подругой выехали на природу отметить демобилизацию. В решительный момент в подарке заклинило зиппер. Портить импортную вещь Николай не решился, поостыл, успокоился. Беда заявилась с другой стороны - в честь завершения службы было выпито немало пива, поэтому  шикарные джинсы пришлось вскрывать по-быстрому, как консервы.

К исходу  третьего курса всю группу пригласила на свадьбу однокурсница Галя Калашникова. В полном составе сорвались на нее с лекции.

Что-то помню, что-то подзабыл.  "Помню кухню с обоями" в небольшой квартирке на Большом проспекте Петроградской стороны. Отчетливо помню, как стрелок Шебанов демонстрировал качества Робин Гуда - открывая бутылку шампанского, пробкой сбивал висевшую в углу комнаты шляпу.

Не помню, как к концу вечера гости взламывали двери в ванную комнату, где спал, перегруженный впечатлениями. Смутно помню, как дружище Чихман провел (или пронес) меня через милицейские кордоны в метро, уложил спать в квартирке на Пушкинской.

Никто из нашей группы не мог вспомнить, как  Коля Лузин, после контрольного звонка домой оставил в телефонной будке портфель с конспектом лекций и студенческим билетом. Но все хорошо помнят, как убивался по случаю потери всю оставшуюся часть семестра наш боевой товарищ.

Потеря конспекта для студента, что утрата голодающим хлебных карточек в военные годы.  На экзамене Колян в аудиторию не вошел, а взошел - как на эшафот. Вытащил билет, экзаменатор - как установлено -  записал в ведомость его номер, положил в общую стопку  раскрытую зачетную книжку испытуемого. Лузин с билетом в руках, плюхнулся в отчаянии за стол, погрузился в мрачные размышления о безысходности положения.

Через некоторое время преподаватель отправился в буфет перекусить, студенты остались без присмотра. Взвинченный и потерявший голову Коля Лузин  бросил билет на стол, схватил зачетную книжку  -  и был таков.

Заканчивался экзамен, редела стопка зачеток, преподаватель забеспокоился - в ведомости галочка напротив фамилии беглеца свидетельствовала о получении им  билете, а  оценки ответа  не было.

 Экзаменатор приступил к размышлениям о количестве выставленных баллов. Склонялся к демократичной тройке. За однокурсника вступились мы с Чихманом. Утверждали, что за уверенный ответ наш товарищ получил твердое "хорошо", что несправедливая "тройка" лишит его  стипендии.

Убеждали долго и страстно, добились для несчастного сокурсника приличной отметки, которую преподаватель чуть дрогнувшей рукой вписал в ведомость

Радостное известие доставили на Старо-Невский проспект, в квартиру убитого горем бедолаги. Долго и в деталях описывали ему, обалдевшему от свалившегося счастья, наш хитроумный диспут со склеротичным экзаменатором.

Родители в это время раскидывали скатерть самобранку, дабы  отметить успешную сдачу сыном очередного экзамена.

 

Оптимист Попов.

Однофамилец первого выборного директора электротехнического института студент Владимир Попов был выдающимся эксцентриком и бузотером, неумеренным и в чем-то сладострастным.

Современники долго вспоминали его сверхсложный цирковой номер, когда на экзамене по физике, за спиной преподавателя, стоя на левой ноге у доски, он большим пальцем правой ноги листал толстенный учебник, выписывал  требуемые формулы.

 

 

 

 

Старушка-преподаватель, именовавшаяся из-за природной хромоты безжалостными студентами, как физическая константа в ее лекциях,- "лямбда пополам", натура мягкая и уступчивая, достойно оценила знания артиста.

Во время выезда на уборку картофеля Попов вступил в жаркий диспут со старшим команды сборщиков урожая, аспирантом Фрейдзоном. Отстаивал свободу слова и поступков, гибкого подхода в определении продолжительности рабочего дня.

Дискуссия завершилась кулачным боем, в котором первенствовал старший по чину, кандидат в мастера спорта по боксу.

Хулиган испытывал судьбу, ходил по лезвию бритвы. На втором курсе в расписании появился новый предмет - гражданская оборона, наименование которого пересмешник сходу переименовал в его аббревиатуру: "гроб".

Уточненное название понравилось, устоялось, вошло в обиход, дошло до преподавателя - отставного капитана первого ранга Эрвальда. Его отношение к автору нововведения стало резко негативным, в воздухе запахло грозой.

Она разразилась осенью шестьдесят пятого года, когда нас, будущих морских офицеров запаса, вывезли в Кронштадт ознакомиться с устройством дизельной подводной лодки.

После экскурсии по базе спустились с молодым капитаном-лейтенантом в субмарину, преподаватель задержался на центральном посту со служивыми офицерами. В торпедном отсеке отделившийся от основной группы Попов подошел к "матюгальнику" и вкрадчивым, но командирским голосом произнес: "Капитан первого ранга  Эрвальд!"

Опытный мореплаватель вздрогнул, как молодой матрос при звуках боцманской дудки, и по-уставному ответил в раструб переговорного устройства: "Есть!"

"Пошел ты …", - завершил мысль балбес.

Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал. Нарушителя, отправившего морского офицера  в пеший сексуальный переход, быстро вычислили и за неаккуратность в выражениях представили к отчислению. Затем передумали - буян хорошо учился.

"…никогда не следует гнаться за счастьем вплоть до его

поворота и…каждому  рыцарю к своей удаче следует

относиться почтительно, не принуждая ее и не насилуя".

Франсуа Рабле.

 

Запас карман не тянет.

Превосходные степени грешат против истины, дают повод усомниться в верности суждений. Но красочные эпитеты и восторженные оценки сами приходят на язык, когда вспоминаю замечательного  лектора и чудного ритора Сан Саныча Пиковского, лекции которого по технической механике слушал на четвертом курсе.

Профессор признавался корифеем - теоретиком и практиком - мостостроения, прекрасно знал материал, мастерски подавал его на изумительном русском языке высокообразованного человека, оттенял прелесть слога непередаваемым для заезжих ленинградским акцентом.

Каждая лекция шла, как  бенефис великого маэстро, в котором все было выверено до мелочей - от стильно-корректной одежды до отточенной жестикуляции.

Профессор не читал, а излагал - творил, витийствовал в состоянии полуэкстаза с чуть прикрытыми глазами; пророчествовал - как дельфийский оракул, как сивилла кумская. Завлекал глаза слушателей обходительностью и каждым движением, ублажал уши будущих инженеров сладкозвучием своей речи.

Я - изысканность русской медлительной речи,

Предо мною другие поэты -предтечи,

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны."

В перерыве между лекциями Сан Саныч читал Корнеля, Расина (на языке оригинала, естественно), просматривал Юманите-Диманш. За патроном тенью перемещалась ассистент кафедры Войнаровская, не спускавшая с объекта почитания  экстатически-восторженного взгляда. Следовавшие за лекциями практические занятия начинала с воскурения фимиама и ритуальных песнопений в честь кумира -  туманились глаза, рдели щеки.

 

 

Поддался, покорился обаянию ума профессора. Записывал все его изречения, фразы, речевые обороты, крылатые слова, пассажи. Формулы писать не поспевал, списывал после лекций у товарищей.

Запас карман не тянет. Конспект сохранил,  прежде всего, как пособие по изящной российской словесности. Но он пригодился мне и по своему основному назначению сразу же после окончания института, во время прохождения на полигоне Капустин Яр  курса молодого бойца.

Там свежевыпеченных лейтенантов поместили на месяц в казарму, дали интенсивную солдатскую нагрузку с шагистикой, кроссами, изучением уставов внутренней службы и материальной части. 

Через неделю к нестройной шеренге бывших студентов подошел капитан - грузин, по фамилии Гургенидзе (имени не помню - но не Авас). Поинтересовался наличием специалистов по строительной  механике. Указанный предмет никогда не изучал, но почувствовав в вопросе перспективу, сделал уверенный шаг вперед.

Капитан завершал заочное обучение в высшем военном  училище, без диплома которого ему не светила звезда майора. В момент нашего контакта требовалось срочно решить контрольную работу с расчетами строительных конструкций.

Мой образ жизни резко изменился. По утрам, когда товарищи по призыву строем отправлялись на занятия по боевой и политической подготовке, двигался в военный городок на квартиру Гургенидзе. С помощью конспекта Сан Саныча освоил новую науку, приступил к решению контрольных задач из расчета исполнения задания  к окончанию солдатского курса.

Усвоил нюансы национальных блюд - купаты, чахохбили, сациви. По выходным старший по званию  усиливал рвение шашлыком с обязательным красным вином. Одним словом - поставленную боевую задачу выполнил в срок, ущерба вооруженным силам недостатками в строевой подготовке не нанес.

A propos! В знаменитых шестидесятых годах позапрошлого столетия литератор Боборыкин ввел в речевой оборот слово "интеллигенция" (с производными "интеллигент", "интеллигентность"), коим выделил особую прослойку сограждан, обладавших не только обширными познаниями, но и чистой, безукорной нравственностью.

    После 1917 года все нивелировавшая и классифицировавшая система переопределила "интеллигенцию" как социальную группу, занятую умственным трудом, имеющую высокий образовательный уровень (творческая, научно-техническая интеллигенция).

    Умаление в этом, прежде очень емком, понятии его коренных составляющих - обостренного чувства справедливости, терпимости, совестливости, честности - привело к структурным переменам в прослойке, появлению в нем нароста "квазиинтеллигентов".

    Его отличительными особенностями являются - безмерное словоблудие при обязательном сребролюбии, непременная оппозиционность, умеренная рефлексивность, неумеренная кичливость et cetera. (Достаточно вспомнить витий-демократов первой волны переворота 91-го года, их небедствующих потомков).

    Лишь исключив из рассмотрения указанную "коросту", можно говорить о тончайшем озоновом слое нравственной защиты общества - настоящей русской интеллигенции.   

    В течение жизни своей не раз вспоминал представителя ленинградской ветви этого поразительного российского сословия, Сан Саныча Пиковского. Вспоминал его беспримерную эрудицию, благожелательные, мудрые глаза, доброе отношение - со взаимностью - к студентам. Благодарил прекрасного человека за неизгладимый след в моей жизни, за  его воспитывающее и шлифующее воздействие в благоприятствовавшей этому среде великого города.

 

Кафедра.

Выковавшая из меня специалиста кафедра вычислительной техники в рассматриваемый период являла собой гелиоцентрическую систему, где Солнцем блистал профессор  Владимир Борисович Смолов.

В конце сороковых годов его - искалеченного войной студента - привлекли к преподавательской работе. Через десять лет стал заведующим кафедрой, которую до изумительного блеска огранил, придал значимость и совершенство.

 

 

 

 

В итоге сотворилась гармоничная планетарная система, где вокруг первой величины звезды обращались планеты - птенцы гнезда Смолова - рафинированно-изысканный  Евгений Павлович Угрюмов, сдержанно-обстоятельный  Валентин Иванович Барашенков, хладнокровно-спортивный Владимир Степанович Фомичев, обаятельно-демократичный Евгений Александрович Чернявский, мой наставник - мудрый, любимый, безвременно ушедший из жизни   Владимир Иванович Тимохин.

        Профессиональная часть моей жизни сложилась так, что с ее первых шагов и многие годы она в точности совпадала с  полученной в институте специальностью.

    Очередную ступень в карьерной лестнице одолевал тогда, когда решал инженерно-техническую проблему, требовавшую фундаментальных,  основательных знаний по разработке компьютеров.

   Их в те годы давали немногие институты, среди которых выделялся ЛЭТИ со знаменитой кафедрой Смолова.

В стройном ряду небесных, четко организованных светил кафедры, была своя комета, смущавшая и будоражившая ее небосвод, - Яков Иванович Дубинин.

Уважаемый доцент дело  автоматизации начинал на кораблях Балтийского флота, хотя шутками-прибаутками ("Жора! Плюй за воротник, не могу жить без морской пены") больше походил на моряка Черноморского флота с портом приписки Одесса. Привязку к южному портовому городу невольно подтверждало внешнее сходство Якова Ивановича с Леонидом Утесовым.

Со студентами был запанибрата, что было только внешним декорумом демократии. Поддавшиеся ее обаянию дорого платили за доверчивость на экзамене, где ветеран кафедры понижал прежнюю доступность до уровня консервативного баланса.

Держал в черном теле своего аспиранта, регулярно и  публично обращал его в пепел. Тот, имея на руках двоих детей, терпеливо сносил переменчивый нрав шефа. Париж стоил мессы - аспирант восставал из праха, упорно двигался к защите диссертации.

Яков Иванович  вместе с женой жил в квартире, располагавшейся в главном институтском корпусе. Третьим членом семьи был ньюфаундленд Евфрат. За его здоровье, рацион, выгулы, конечно же,  отвечал аспирант.

Однажды у песика  расстроился стул. Разгневанный хозяин обвинил в нарушении режима и состава питания ученика.  Предъявил ультиматум, потребовал обеспечить уход и излечение. Потерявший голову кинолог помчался в институтский медпункт, к его  заведующей Вете Абрамовне. Щупленькая, худенькая, очень ответственная и справедливая, сидела она - невидная - в своем кабинете, как птичка на ветке.

  Будущий ученый начал перечислять симптомы. Институтский эскулап, исходя из предположения, что речь идет о балтийце Дубинине, созвонилась и проконсультировалась с коллегами из близрасположенного химико-фармацевтического института.  Выписала ворох рецептов, выделила бывшие в наличии дефицитные лекарства.

На прощание  аспирант не к месту что-то брякнул о Евфратике. Бедная птичка от ужаса свалилась с ветки, отобрала выданные медсредства и взашей вытолкала неудачливого ветеринара. Собачку от поноса вылечили доступными народными методами. 

 

Ленинград - не Петербург.

Прошли годы,  десятилетия. Много воды протекло через створ Невы, многое изменилось. Страна завершила построение развитого социализма, опробовала галлюцинации новых лидеров в огне перестройки с последующими процедурами стерилизации и обрезания великой державы.

Легкость исполнения революции, открывшиеся перспективы безбрежного обогащения подвигли вождей, партноменклатурную сволочь, их "семьи", клевретов и "обслугу" на новые свершения. Переделили недра и ресурсы, раздробили и растащили кровью и потом сограждан созданный национальный продукт. Отцедили у подведомственного народа сберегательные книжки, погнали его на выживание в медные трубы развернутого построения капитализма для отдельно взятой группы людей.

 

 

 

 

Пришло смутное время, наступила остуда,  потекли "годы окаянные".   

                                                                                                     "Я книгу взял, восстав от сна,   

И прочитал я в ней:

"Бывали хуже времена,

Но не было подлей".

…Поздняя осень начала двадцать первого века. Косой дождь лениво обмывает ветви деревьев в опустевшем саду, шуршит по крыше дома. Сижу, поджав ноги, в кресле, смотрю телесериал "Бандитский Петербург". Знакомлюсь с ходом и образом жизни в городе моей юности.

За основными событиями фильма  - насилием, грабежами, убийствами - слежу мельком, мешает чувство гадливости.  Все внимание направлено на то, чтобы узреть в череде кинематографических действий знакомые места, соотнести их с событиями давних лет, счастливых дней. Закрываю глаза,  погружаюсь в воспоминания.

…"Стометровка" между Литейным проспектом и Фонтанкой. Теплое, солнечное утро июня шестьдесят пятого. Спешу по короткому Владимирскому проспекту в Публичную библиотеку на Фонтанке готовиться к экзаменам. По пути -- быстрый и вкусный  завтрак в кафе "Минутка".

В пирожковой на Невском  современный уют:

За цветной занавеской пирожки продают."

…Исаакиевская площадь. Майские праздники шестьдесят шестого года. На смотровой площадке Исаакиевского собора стою с приехавшим из столицы школьным другом Женей Юмашевым. Два дня водил московского студента по городу, показывал "товар лицом", убеждал в  преимуществах красот Северной Пальмиры перед видами Москвы.

Московиты мозговиты.  На высоте птичьего полета, наблюдая открывшуюся панораму города, патриот столицы капитулировал.           "Мне часто снится этот город

И, видимо, не раз, не два

Доказывать я буду в спорах,

Что он красивей, чем Москва".

…Улица Марата. Осень шестьдесят девятого огода. Ресторан "Невский", где бойцы студенческого строительного отряда во главе с командиром Москаленко отмечают завершение сезона. Притих зал, умолк оркестр. Все с восхищением слушают песню в исполнении сияющей блеском молодости  компании морских офицеров и их очаровательных спутниц:                                                                

"Над Россиею небо синее,

Небо синее над Невой.

В целом мире нет, нет красивее

Ленинграда моего". 

Текут ностальгические соки от корней, по дереву воспоминаний. Сопоставляю Ленинград с Петербургом. Пытаюсь, но не могу приложить восторженных эпитетов  к нынешнему - первоначальному - наименованию моей второй родины.

Для меня она - по-прежнему Ленинград. Ласкающее слух, возбуждающее сладкое замирание сердца слово. Неделимая фонема, без раздражающей "демпатриотов" именной составляющей. Эстетическая конструкция, символ насыщенной спорами высокой культуры, поэзии, искусства жизни особого этноса - ленинградцев.

За этим словом не только очарование юности, но и подзабытые ныне понятия спокойной, ясной, уравновешенной, надежной жизни, порядочности и чести.

"Я люблю Ленинград, будто сам ленинградец,

нет, не просто проспекты, Неву, Эрмитаж,

я люблю это слово, - в нем высшая радость…"

Любимый Ленинград - не бандитский Петербург. На том и стою, размышляя о главном периоде моей жизни  - "Ленинград, ЛЭТИ, шестидесятые".

В тексте использованы выдержки, цитаты из песен прошлого века,

П. Антокольского, С. Есенина, Д.Байрона, А. Пушкина, Бальзака, С. Маршака,

Б. Окуджавы, Г. Фостера, Вл. Торопыгина, В. Высоцкого, К. Бальмонта,

Н. Некрасова,Н. Альтовской, М. Борисовой, А. Фатьянова, Ф. Чуева.

Киев - Новоселки, 12 мая 2004 года.